Мой друг – Олег Даль. Между жизнью и смертью

Да еще при том, что твое выступление, по сути, второе отделение к концертной версии «Сорок первого» Бориса Лавренева!

Тогда одновременно появились эти спектакли, они назывались «Поющие пески». Впервые их сыграли в Театре Моссовета Гена Бортников и более-менее молодая Ия Савина. Потом стал играть в литературном варианте Вася Лановой. Это была очень соблазнительная для выездных выступлений вещь: два актера, одно отделение в концерте… Такой укороченный вариант спектакля. Не знаю, что с Олегом произошло в Курске, но – не заладилось. Может, он был тогда в своей плохой форме…

Олег Даль – редкое явление в российской культуре – это бесспорно. Иначе это не вызывало бы такого огромного интереса спустя столько лет, как его нет. В каждом из нас, актеров, в большей или меньшей степени идет внутренняя душевная работа. И Олег, в силу своего Таланта (может быть, он этого и не хотел специально!), делал 700-местный зрительный зал свидетелем и соучастником этого чуда – на каждом спектакле. А это – главное чудо театра, если оно есть. Но люди ведь любопытны не только к деталям личной жизни. Тем более – придуманная трактовка, отработанная технология – это все можно сделать, осуществить. А Даль ведь это, по всему, делал не специально – он иначе не мог! Природа его души предполагала только такой вариант.

Потом, у него ментальность была совершенно фантастическая. Особенно в кино. В «Утиной охоте» – это боль, с которой непонятно, как человек живет. То, что эти люди уходят рано, – это совершенно естественно, потому что с такой болью и внутренним страданием нельзя долго жить: в конце концов, организм не выдерживает. Это очень редкое явление, и в этом финале нет ничьей вины. Просто так сошлись звезды. Родители, создавшие вот этого человека, который взял на себя всю эту боль и смог ее выразить, понимая про себя, как мне кажется, абсолютно все. Да, сгубил себя. Но он по-другому жить не мог.

Артисты так вообще редко живут. Это – удел поэтов и художников. Это их категории и настроение. Потому что артисты все-таки – лицедеи. И наше искусство – публичное. Хотя Олег немного рисовал и писал – для себя. Вроде бы все соединяется, но у артистов это бывает редко. Художник и поэт творят наедине с собой, а мы – и это все-таки в природе нашей – мы хотим нравиться!

А у меня такое впечатление, что Олегу, в общем-то, было это все равно, его это не интересовало. И по-другому он не мог. Это уже данность такая. Зал был ему не так важен. И поэтому все, что с ним в жизни приключилось, носило сугубо закономерный характер.

Москва, 28 января 1994 г.

Лариса Виккел

Светлоглазая добрая злость

С Олегом мы встретились, когда были очень-очень молодыми. Смотришь на его фотографию 1962 года – совсем мальчик! А ведь я была помладше него, у нас разница – год.

Он – из театрального училища. Я – из ВГИКа. И хотя каждый любил свое, ВГИК тогда котировался выше, чем другие актерские школы. И не потому, что это действительно было лучше. Просто считалось, что у нас лучше выход в кинопроизводство, чем у ребят из театрального. А в кино мечтали сниматься все – и без кокетства.

Путь моего попадания в съемочную группу фильма «Человек, который сомневается» был очень простой. Мою маму должна была играть Люба Соколова. И она сказала:

– Есть только одна девочка, которая точно сможет… Мы с ней уже работали: она – дочка, я – мама. И она железно должна здесь быть. Это Лариса Виккел. И больше – никто…

Таким образом я в эту работу и пришла.

Но Любочка – человек своеобразный, с режиссером она потом быстро «разошлась во мнениях» и ушла со съемок. А я осталась. Маму же мою играла Нина Меньшикова.

Начались съемки и наша работа с Олегом. Подошла к нему в первый раз, в лицо посмотрела: глаза – абсолютно светлые! И человек – такой светлый-светлый!..

Прежде я не знала о его люблинском дворовом детстве – а это, безусловно, глубокий отпечаток на жизни такого человека. Но иногда он при мне бывал в таком настроении – ну, очень злой! Я говорила:

– Олег, ну зачем ты?.. Ты на себя посмотри!.. Ты тонкий, стройный и с такими… глазами!.. И ты – злой? Ты же до-о-брый!..

– Нет! И не делай из меня «доброго»!! Я – злой!!!

Как мне кажется, он в себе это даже культивировал, накручивал. У каждого в глубине души что-то есть. А у него было это. И в работе, и до работы, и после – он был «злым». Вероятно, на съемках это ему помогало.

… А последняя наша с ним встреча была на «Мосфильме», в самом начале июля 1980 года. Обед в съемочных группах объявляют приблизительно в одинаковое время. И мы с ним встретились просто в столовой, внизу корпуса. Я подошла к нему:

– Слушай, я тебя не видела тыщу лет! Ты как живешь-то? Олежка, как ты живешь?

И он неторопливо ответил вот что: