Мой конь розовый

Понимаешь, Пушкин тут прямо увязал, что в нас живет смутно, неосознанно: славу – тщеславие – счастье! Человеку присуще желать, стремиться обрести: счастье. И вот он думает, что слава ему даст это счастье! Некий непрямой путь. Почему? Да потому – особенно у мужчин! – на пути предстает гордость. Еще ни славы, ни тем более счастье-награды за славу, как он это себе представляет, а он, из гордости, хочет получить это счастье именно как заслуженную награду, как завоевание, он хочет быть достойным славы! Тщеславие – в тщеславии. Но главное, счастье: как конечная цель, как мотив всему в судьбе. Точнее говоря – счастье-любовь! Слава – лишь путь, к ней, лишь средство ее добыть. Застенчиво-гордое-потаенное чувство и есть тщеславие. У кого открыто более-менее, у кого скрыто, не на виду, у кого осознанно, у кого смутно сознаваемое. Но каждый человек в меру тщеславен… Даже скромный!

– И ты тоже тщеславная? Вот уж на тебя не похоже!

– Вот и я так думала… Вы все были влюблены в меня, а я сама не знала – на каком я свете. Я тогда была влюблена. Да, да – представь. Он был артистом театра. Хоть и зауряд-артист, но… демон! Вот уж он, кажется, только о славе мечтал! Уж он-то представлял себе ее конечной станцией! То есть, в самоослеплении видел за этим не образ любимой, образ-счастье, а «вообще женщины», вообще любовь… Да, он просто был примитивным человеком. Иначе бы спохватился, разобрался бы в себе – чт механизм, чт взаимодействие частей, чт назначение этого непростого механизма… Я полагала, что он звезда-мечтанье, недосягаем для меня… Идеал? Божество?.. В общем, я тоже вроде вас, поэтов, «витала»… Но год-другой, и природа все скорректировала.

– То есть? Не смазывай ничего! Мне интересно. Без метафор!

– То есть, как женщина я быстро сбросила шоры (не то, что у вас поэтов – на всю жизнь! Без идеализации «объекта», без «божества» не можете! И даром не возьмете!), его спустила с небес на землю, посмотрела на него глазами природы, глазами земными… И роли поменялись! Он уже меня идеализировал… Нет, мы не были счастливы… Может, не выключился механизм тщеславия, работала инерция, работала уже против счастья?

Но, вот когда встретила свое счастье, у меня от тщеславия, от «желания славы» – ничего не осталось!

– Любимый, стало быть?

– Ты разочарован? Да, любимый. И муж, и наши дети…

– Нет, не разочарован я… Наоборот… Радостно встретить счастливого человека. Особенно знакомого. Тем более так ясно, без суеверия, сознающего свое счастье. Без страха и оговорок. Оно – счастье-завоевание? Счастье-подарок судьбы? Счастье-награда той же судьбы?

– И то, и другое, и третье. Ведь и то… Первое сражение за счастье, пусть и ненужное сражение – даром для меня не прошло.

– А не боишься, что вдруг все окажется… мещанским, обманным, маленьким, тепловатым счастьицем?

– Нет, не боюсь. Потому, что оно – неостановное. Боремся за него. Да и быт немещанский! Неоткуда. Мы оба – педагоги. Любим свою работу. Оба преподаем русский язык и литературу.

– Чему усмехнулась?

– А это я такому соединению… Язык и литература… У нас одна преподает всю жизнь – анатомию и психологию… А что касается «язык-литература», заметила тут у каждого преподавателя не без уклона в какую-то одну сторону. Либо больше льнет к литературе, либо к грамматике.

– Ты льнешь к литературе?

– Разумеется! Директриса меня и мужа так и называет: «литераторы». Хотя оба ничего не пишем.

– Может напрасно? Учебники, увы, всегда не то… Льнут к казенщине, к мертвой схеме. Писатель – это биография, пара социально-вульгаризаторных нашлепок. Язык – препарирование слов… Вроде рыб, что выброшены из сетей на берег, что уже не трепыхаются, без признака жизни, можно вспороть брюшину, разделывать: голова, туловище, хвост… Корень, суффикс, приставка… По-моему, школьник, в ком живая душа инстинктивно противится этому… «языкознанию». Вот бы и занялись настоящей грамматикой! Почему писатели не пишут учебников? Да потому, что страшатся этой казенщины, догматизма, методичности. Кажется, с времен Ломоносова еще никто не дерзнул!

– Меня хочешь подвигнуть? Чтоб интересней стала моя преподавательская жизнь? Я люблю свою работу, люблю учеников. И, кажется, взаимно. Чего же боле?

– Ну, если – любовь – умолкаю. Любовь синоним счастья. Так сказать, предпоследний барьер перед счастьем. Затем – художник не обязательно тот, кто пишет картины или книги. В каждом деле можно быть художником. Но для этого нужно любить людей! У Ван Гога сказано: «Нет ничего более подлинно художественного, чем любить людей».

– Да? Это Ван Гог сказал! Удивительно. Такая мученическая жизнь, и человеческая, и художническая… Он имел полное право презирать, или даже ненавидеть людей вместе со всей жизнью. Я не понимаю его живописи – в ней та же мука, напряжение, затрудненность. Поэтому для меня в таких словах больше подтверждения гениальности, чем в красках. Нет у вас, среди планов-мероприятий – посещение школы, урока русского языка и литературы?

– Придти ради галочки?