Мой личный военный трофей

После “маленького” четырехтомника “Северо-Запада”, включавшего в себя все повествовательное наследие Кафки, но содержавшего ряд “Из” (из писем Максу Броду, из писем Фелице, из писем Милене, из дневников), вышел “большой” четырехтомник петербургского “Симпозиума”. Каждый том — по 600, а то и 700 страниц; “Дневники”, моя главная утоленная печаль, занимают целый том в 615 страниц.

О “Дневниках” — отдельный разговор. Эта книга, подтолкнувшая меня на завершение служебного стажа, стоила мне неимоверного труда, причем не “пробивание” ее (мне ведь, если помните, официально предложили представить русскому читателю дневники полностью) и даже не перевод, хотя текст очень сложный и объем для меня непривычно большой.

Казалось бы, что проще: возьми всемирно известное, как считалось — полное, издание дневников Кафки, осуществленное в 1951 году Максом Бродом, — и в добрый путь!

Однако не тут-то было.

Макс Брод, готовя свое издание, зачастую делал купюры, руководствуясь собственными морально-этическими соображениями; зато весь текст дан в строго хронологическом порядке, что, вероятно, далось ему нелегко, поскольку Кафку совершенно не заботила последовательность не только дат, но и годов — он писал на той странице, что оказывалась перед ним.

Но в начале 90-х годов в Германии издано новое собрание сочинений Кафки, где рукописные тетради “Дневников” воспроизведены скрупулезно точно, без каких бы то ни было пропусков, но и во всем хронологическом хаосе, что нередко затрудняет чтение и уж никак не представляет жизни Кафки в естественном ее течении. И раз уж я получила возможность представить русскому читателю полный текст “Дневников” — необрезанный, непрепарированный, дополненный неизвестными прежде даже западному читателю строками, страницами, частями, — то решила избрать “третий” путь: держа перед собой оба издания, вернуть на место вычеркнутое или пропущенное Бродом, заменить неправильно им прочитанное заново расшифрованным, соединить разорванные и разбросанные по разным тетрадям единые записи и расположить их соответственно восстановленной Бродом хронологии, ориентируясь порой на косвенные признаки, прежде всего — на превосходный справочный аппарат нового издания.

Когда “Дневники” вышли на русском языке, не было, кажется, печатного органа, не откликнувшегося на них, — даже ежедневные политические газеты, не говоря о литературных изданиях, опубликовали рецензии. Главный мотив их, выраженный даже в названии статьи в “Известиях”, — “Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью”.

Порадовала меня и реплика одного из составителей нового издания. После моего доклада на симпозиуме “Общества Кафки” он шутя сказал: “Ну что ж, теперь придется издавать “Дневники” по русскому варианту”. Шутка шуткой, но я побаивалась реакции на свое самоуправство.

Из “из’ов” теперь остались только письма Фелице; но они требуют еще одного, еще более толстого тома, биться за который мне не хотелось, — не люблю я Фелицу. И на возражение — какое значение имеет мое к ней отношение, важно, что ее любил Кафка — могу ответить, что сомневаться в этой любви есть основания. Фелица, по-моему, была главным образом лишь адресатом необходимых для него самого писем, — недаром же он дважды обручался с нею, но так ни разу не женился. Правда, тексты-то кафковские.

Отдельные произведения и однотомники Кафки сыплются теперь, как из рога изобилия, благо лицензий покупать не надо и можно даже не ставить в известность переводчиков. А после издания собраний сочинений можно без труда и безнаказанно составлять в любом варианте сборники. Показателен в этом смысле необъятный том — 1070 страниц! — издательства “Книжная палата”, попросту склеенный неким, как мне сказали в издательстве, “специалистом широкого профиля”, из “маленького” четырехтомника. Ну, да ладно. Главное, Кафка прочно прижился у нас, и я немножко горда, что мои усилия в конце концов не оказались напрасными. Вот уже и в кроссвордах то и дело мелькает “австрийский автор из пяти букв”, или романы его из шести или семи букв. Как говорится в рекламном ролике, “что еще для счастья нужно?”.

В заключение

— неожиданное открытие: все “мои мужчины” были связаны друг с другом, даже дружили. И все они высоко ценили Кафку, писали о нем, иные и творили опираясь на него (вспомним последнюю пьесу Петера Вайса “Новый процесс”). Что сказал бы по этому поводу доктор Зигмунд Фрейд?

За что взяться сейчас? Может быть, вернуться к проекту издания собрания сочинений Элиаса Канетти? Он ведь тоже занимался Кафкой, написал о нем книгу “Другой процесс”.

Или… перевести Кацеву на русский?..

Примечания

1 По “легенде” я ее знала как Линду. Поэтому когда в 1965 году я прочитала в газете Указ о Леэн Кульман, я и не знала, о ком речь.

2 В начале 1991 года, после вильнюсских событий, почти все члены партгруппы “Знамени”, я в их числе — чуть-чуть недотянув до пятидесятилетнего юбилея пребывания в партии, — подали в райком заявление о выходе.

3 По-немецки все три слова имеют один корень: klagen, beklagen, anklagen.