Мой муж Лев Толстой

Меня он изобразил не такой безобразной, как это делали до сих пор все художники. Странно, что люди вообще находят меня красивой; портрет же, бюсты и фотографии выходят даже безобразны. Говорят: игра в лице неуловимая, блеск в глазах, красивые цвета и неправильные черты.

Уехали Лева, Дора и Павлик в Швецию. Ужасно, ужасно больно было с ними расставаться. Я их особенно сильно принимаю к сердцу, особенно чувствую их жизнь, их горе и радости. Последних мало им было в этом году! И так безукоризненно свято они живут, с лучшими намерениями и идеалами. Им нечего скрывать, можно спокойно до дна их души смотреть – и увидишь все чистое и хорошее. Бедная Дорочка бегала в пять часов утра на могилку своего Левушки проститься с любимым детищем, и мне хотелось плакать, и я болела ее материнскими страданиями с ней вместе.

Лев Николаевич все жалуется на боль в руках и ногах, худ, слаб, и сердце мое болезненно переворачивается, глядя на то, как он стареет.

Сегодня утром Л.Н. ходит около дома и говорит: «А грустно без детей, нет нет и встретишь две колясочки, а теперь их нет». Как раз были тут вместе Павлик и Сонюшка, дочь Андрюши.

20 июня

Была в Москве по делам продажи Сашиной земли; опять страшная трата энергии и сил. Жара, две ночи в вагоне, разговоры с присяжным поверенным, покупки и пр. В доме моем уютно, сад так хорош, и воспоминаний много хороших.

Вернулась утром, усталая, лошадей не выслали, пришла домой с Козловки пешком, рассердилась, жара невыносимая, дома толпа бесполезных для жизни людей: Алеша Дьяков, Гольденвейзер, скульптор, Сухотины. – Одна Таня дорога. Опять потребность спокойствия и хоть какой-нибудь умственной и художественной деятельности.

Сегодня дождь, ветер. Прихожу к Л.Н. узнать о его здоровье, встречаю стену между нами, о которую бьюсь. Сколько раз это бывало в жизни, и как это все наболело!

Сказала ему между прочим, чтоб он написал Андрюше письмо, увещевая его лучше и добрее относиться к своей жене.

«Что ты меня учишь?» – злобно сказал Л.Н. Я говорю, что я не учу, а прошу его заступиться за Ольгу и советовать Андрюше быть вообще добрее и сдержаннее, потому именно, что Л.Н. умнее и лучше это сделает, чем я или другой. – «А если я умнее, то нечего меня учить», – ответил он.

3 июля

Подходит нечто ужасное, хотя всегда всеми ожидаемое, но совершенно неожиданное, когда действительно подойдет, – это конец жизни. И конец жизни того, кто для меня был гораздо больше моей собственной жизни, потому что я жила только и исключительно жизнью Левочки, мужа и детей, которых он же мне дал.

Состояние моего сердца я еще не понимаю, оно окаменело, я не должна его слушать, чтоб сохранить силу и бодрость для ухода за ним.

Заболел Лев Николаевич с 27 на 28 июня в ночь. Он жаловался на общую тоску, бессонницу, стеснение в груди. Я думала – ветры. Мы с Сашей утром 28-го собирались к сыну Сереже – это день его рождения и именин, туда приезжала и моя Таня, и Соня с семьей, и Варя Нагорнова, и мне очень хотелось с ними повидаться и Сереже сделать удовольствие, но я колебалась, мне не хотелось оставить Льва Николаевича. Все-таки мы поехали в восемь часов утра. Без меня он встал, гулял, но к вечеру сделался жар 38 и 5. Говорили, что он спал эту ночь хорошо, но на другой день пошел гулять и не мог итти, так ослабел; чтоб вернуться домой, надо было сделать огромное усилие, было еще далеко, и он страшно утомился. Грудь стала болеть, больше, ему клали теплое, и это облегчало. Вечером 29-го у него опять был жар, я тут вернулась, успокоенная телеграммой 28-го вечером, что Л.Н. совсем здоров. Кому без меня было усмотреть его состояние! Когда я его увидала, у меня сердце оборвалось, и всю ночь у него сильно болела грудь, и я ему сказала, что это от сердца. Утром судили, кого взять доктором. Послали за тульским Дрейером, который нашел лихорадку и очень плохой пульс: 150 ударов в минуту. Предписал хинин по 10 гран в день и кофеин и строфант для сердца. Когда температура спала, пульс все был 150, а температура 35 и 9.

Потом выписали телеграммой из Калуги доктора Дубенского, который главный врач городской больницы и наш хороший знакомый. Он поражен был пульсом и говорил, что это пульс агонии. Но усомнился в лихорадке, думая, что не желудочно ли кишечное нездоровье. От приемов хинина жар прошел, и два дня температура была нормальная, 36 и 2. Но сегодня опять вторая ночь полной бессонницы, маленький озноб и жар, и обильный пот, а теперь слабость, а главное, ослабление деятельности сердца очень значительное.

Съехались дети, кроме Левы, который в Швеции, и Тани. Здесь и внуки Ильичи. Вчера он позвал трех внуков и Анночку внучку к себе, раздал из коробочки шоколад и заставил четырехлетнего Илюшка рассказывать себе, как он чуть не утонул в водосточной кадушке. Анночку Л.Н. спросил о ее хрипоте, потом сказал: «Ну, идите теперь, когда мне будет скучно, я вас позову опять». И когда они ушли, он всё говорил: «Какие славные ребята».