Мой муж Лев Толстой

Не знаю, зачем я пишу, это беседа моей души с самой собой. Мой Левочка умирает… И я поняла, что и моя жизнь не может остаться во мне без него. Сороковой год я живу с ним. Для всех он знаменитость, для меня – он все мое существование, наши жизни шли одна в другой, и, боже мой! сколько накопилось виноватости, раскаяния… Все кончено, не вернешь. Помоги, Господи! Сколько любви, нежности я отдала ему, но сколько слабостей моих огорчали его! Прости, Господи! Прости, мой милый, милый, дорогой муж! Я не прошу ни сил у Бога, ни утешения, я прошу веры, религии, поддержки духовной, Божьей, той, с которой жил все последнее время мой муж драгоценный. На днях он где-то прочел: «кряхтит старинушка, кашляет старинушка, пора старинушке под холстинушку». И говоря нам это, он намекал на себя и заплакал. Боже мой! Потом прибавил: «Я плачу не от того, что мне умирать, а от красоты художественной…»

27 января

Хотелось бы все записывать про моего милого Левочку, но не могу, слезы и мучительная боль, как камнем, всю раздавили… Вчера Щуровский предложил подышать кислородом, а Левочка говорит: «Погодите, теперь камфара, потом кислород, потом гроб и могила».

Сегодня я подошла, поцеловала его в лоб и спрашиваю: «Тебе трудно?» Он говорит: «Нет, спокойно». Маша спросила его сейчас: «Что, гадко тебе, папа?» Он ответил: «Физически очень гадко, а нравственно хорошо, всегда хорошо». Сегодня утром сижу возле него, он дремлет и стонет, и вдруг громко меня позвал: «Соня!» Я вскочила, нагнулась к нему, он на меня посмотрел и говорит: «Я видел тебя во сне, что ты где-то лежала…» Он, милый, спрашивает обо мне, спала ли я, ела ли я… Последняя забота обо мне кого бы то ни было! Помоги, Господи, прожить с тобой и не ждать ничего от людей, а благодарить за все, что они мне дадут. Я многое получила от Бога и благодарю Его!

Как часто, чувствуя, что мой Левочка уходит из жизни, и точно на него за это досадовала, точно я хотела сделать невозможное: разлюбить его прежде, чем он будет от меня взят.

Плеврит идет своим ужасающим ходом, сердце все слабеет, пульс частый и слабый, дыханье короткое… Он стонет… Эти стоны день и ночь глубокими бороздами врезываются в мою голову, мой слух, мое сердце. Всю жизнь их буду слышать. Часто он заговаривается о том, что его занимало в последнее время: о письме царю, письмах вообще.

Я слышала – раз он сказал: «Ошибся», а то еще: «Не поняли».

Он благодарно и ласково относится ко всем окружающим и, видно, доволен уходом, все говорит: «Ну, прекрасно».

Нет, не могу писать, он стонет внизу. Ему впрыскивали несколько раз камфару и морфий.

Завтра приезжает Таня, выехал и Лева из Петербурга. Хоть бы дожил проститься со всеми детьми.

5 часов вечера. Температура повышается, все время бред. Но когда на минуту опомнится, пьет молоко или лекарство.

В бреду раз сказал: «Севастополь горит». А то опять позвал меня: «Соня, ты что? записываешь?»

Несколько раз спрашивал: «А Таня когда приедет?» Сказала ему сегодня, что и Лева выехал. – Беспрестанно то смотрит, а то спрашивает: «А который час?» Спросил, которое сегодня число, 27-е?

28 января

Приехала Таня, Сухотины, Илья, шум, заботы о ночлегах и еде. Как это все ужасно: тяжелый, серьезный путь высокой души к переходу в вечность, к соединению с Богом, Которому служил, – и низкие земные заботы.

Тяжело ему, милому, мудрому… Вчера говорил Сереже: «Я думал, что умирать легко, а нет, очень трудно».

Еще он сказал доктору Альтшулеру: «В молитве «Отче наш» различно понимаются слова: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». Это просьба у Бога дать на каждый день духовную пищу. И вот вы, доктора, ежедневно служите больным, и это хорошо, особенно когда бескорыстно».

Сегодняшний день Лев Николаевич провел лучше тем, что менее страдал, спал часа полтора днем, мог разговаривать. Но силы его слабеют, главное, сердце плохо. Не позволяю себе ни о чем думать, надо быть бодрой и ходить за ним. Стараюсь глубже хоронить в своем сердце то отчаяние, которое рвется наружу.

Сейчас звал к себе Таню. Он был рад ее приезду; и еще ему дала удовлетворение телеграмма от великого князя Николая Михайловича, что он передал лично письмо государю. И то и другое он очень ждал.

Опять впрыскивали камфару, дают дигиталис, молоко с коньяком, Эмс, шампанское. Клали мушку на левый бок, но три дня тому назад.

Одну ночь дежурит доктор Волков, другую Альтшулер, третью Елпатьевский, Щуровский весь день.

29 января. Утро, 9 часов

Меня усиленно послали наверх спать, но, прорыдав час, я хочу лучше еще кое-что записать. Ночь Левочка мой (теперь уже не мой, а Божий) провел очень тяжелую. Как только начнет засыпать, его душит, он вскрикнет и не спит. То просил меня и Сережу посадить его, то требовал посуду, но не мог мочиться и охал, то пил раз молоко, раз полрюмки шампанского, а то воду. Он не жалуется никогда, но тоскует и мечется ужасно.

Всякий раз, как он задохнется, и у меня спазма в груди. Да, моя половина страдает, как же мне не болеть!