Мой муж Лев Толстой

Жизнь идет тревожно, быстро; занята весь день, даже отдыха в музыке нет. Посетители очень подчас тяжелы, как, например, Гальперины вся семья. Начала лепить медальон профиля Л.Н. и моего. Страшно боюсь, трудно, не училась, не пробовала и очень отчаиваюсь, что не удастся сделать, а хочется добиться, иногда сижу всю ночь, до пятого часа, и безумно утомляю глаза.

10 октября

Давно не писала – и жизнь пролетела. 18 сентября с болью сердца проводила мою Таню с ее семьей в Швейцарию, в Montreux.

Такая она была жалкая, бледная, худая, когда хлопотала на Смоленском вокзале с вещами и сопровождала больного мужа. Теперь от нее известия хорошие – слава Богу.

День именин провела тоже в Москве. Было много гостей, прощавшихся с Сухотиными, и С.И., которого я случайно увидела на улице и позвала. Он строго серьезен, что-то в нем очень изменилось, и еще он стал более непроницаем.

С 10 сентября на 11-е у нас на чердаке был пожар. Сгорели четыре балки, и если б я не усмотрела этого пожара, по какой-то счастливой случайности заглянув на чердак, сгорел бы дом, а, главное, потолок мог бы завалиться на голову Льва Николаевича, который спит как раз в той комнате, над которой горело на чердаке. Мной руководила Божья рука, и благодарю за это Бога.

Жили все это время спокойно, дружно и хорошо. После ремонта и починок в доме я все почистила, убрала, и жизнь наладилась правильная и хорошая. Лев Николаевич был все это время здоров, ездил много верхом, писал «Хаджи-Мурата», которого кончил, и начал писать обращение к духовенству. Вчера он говорил: «Как трудно, надо обличать, а не хочу писать недоброе, чтоб не вызвать дурных чувств».

Но мирная жизнь наша и хорошие отношения с дочерью Машей и ее тенью, т. е. мужем ее Колей – порвались. История эта длинная.

Когда произошел раздел имущества в семье нашей по желанию и распределению Льва Николаевича, дочь Маша, тогда уже совершеннолетняя, отказалась от участия в наследстве родителей как в настоящее, так и в будущее время. Я ей не поверила, взяла ее часть на свое имя и написала на этот капитал завещание в ее пользу. Но смерти моей не произошло, а Маша вышла замуж за Оболенского и взяла свою часть, чтоб содержать его и себя.

Не имея никаких прав на будущее время, она почему-то тайно от меня переписала из дневника своего отца 1895 года целый ряд его желаний после его смерти. Там, между прочим, написано, что он страдал от продажи своих сочинений и желал бы, чтоб семья не продавала их и после его смерти. Когда Л.Н. был опасно болен в июле прошлого, 1901, года, Маша тихонько от всех дала отцу эту бумагу, переписанную ею из дневника, подписать его именем, что он, больной, и сделал.

Мне это было крайне неприятно, когда я случайно это узнала. Отдать сочинения Л.Н. в общую собственность я считаю дурным и бессмысленным. Я люблю свою семью и желаю ей лучшего благосостояния, а передав сочинения в общественное достояние, мы наградим богатые фирмы издательские, вроде Маркса, Цетлина и другие. Я сказала Л.Н., что если он умрет раньше меня, я не исполню его желания и не откажусь от прав на его сочинения; и если б я считала это хорошим и справедливым, я при жизни его доставила бы ему эту радость отказа от прав, а после смерти это не имеет уже смысла для него.

И вот теперь, предприняв издание сочинений Льва Николаевича, по его же желанию оставив право издания за собой и не продав никому, несмотря на предложения крупных сумм за право издания, мне стало неприятно, да и всегда было, что в руках Маши бумага, подписанная Львом Николаевичем, что он не желал бы продажи его сочинений после его смерти. Я не знала содержания точного и просила Льва Николаевича мне дать эту бумагу, взяв ее у Маши.

Он очень охотно это сделал и вручил мне ее. Случилось то, чего я никак не ожидала: Маша пришла в ярость, муж ее кричал вчера бог знает что, говоря, что они с Машей собирались эту бумагу обнародовать после смерти Льва Николаевича, сделать известной наибольшему числу людей, чтоб все знали, что Л.Н. не хотел продавать свои сочинения, а жена его продавала.

И вот результат всей этой истории тот, что Оболенские, т. е. Маша с Колей, уезжают из Ясной.

23 октября

С Машей помирились, она осталась жить во флигеле Ясной Поляны, и я очень этому рада. Все опять мирно и хорошо. Пережила тяжелое время болезни Л.Н. У него от 11 до 22 октября болела сильно печень, и мы все жили под угрозой, что сделается желчная колика очень сильная; но, слава Богу, этого не случилось. Его доктор Никитин очень разумно лечил, делал ванну, клистиры, горячее на живот, и со вчерашнего дня гораздо лучше.

Еще больше я испугалась, что у Доры в Петербурге сделался нефрит. Но и ей лучше.

Осень невыносимо грязная, холодная и сырая. Сегодня шел снег.

Лев Николаевич кончил «Хаджи-Мурата», сегодня мы его читали: строго-эпический характер выдержан очень хорошо, много художественного, но мало трогает. Впрочем, прочли только половину, завтра дочитаем.

Убирала и вписывала с Абрикосовым книги в каталоги. Очень устала.

7 декабря