Мой неверный однолюб

В ответ Катя с силой хлопнула дверью. И плевать, что подумает этот козел. Пусть догоняет, пусть хватает, пусть везет в лес. Если сможет… Легкой победы не будет. Катя глянула на осколок кирпича, который лежал на обочине дороги. Вспомнила, как физически слабый Аркаша обратил в бегство двух таких же, как Алик, отморозков. И она сможет защититься. И даже проломить Алику голову… Тут главное – не сдаваться. И не бояться.

Алик уехал, а Катя сквозняком пролетела через школьный двор. И вернулась в милицию. Она должна была сказать, что Паша бросился за ней сразу же, как только она ушла. Сказать, что не было у него времени надругаться над Иркой. Разве что только морально.

* * *

В камере с зарешеченной стеной, с видом на «дежурную часть» Паша провел несколько часов. И только затем его перевели в КПЗ, где уже по-настоящему пахло тюрьмой. Вернее, смердило.

Нары здесь были пристегнуты к стене, сидеть на них невозможно. Два дефективной внешности типа сидели на корточках, думали о чем-то с пустыми глазами, курили. Паша решил отлить – в углу возле двери был унитаз, вмурованный в пол. Он кивнул в знак приветствия, расстегнул ширинку.

– Я не понял, пацан, ты что, с прибором на нас кладешь? – спросил один, поднимаясь.

Лицо у него узкое, нос острый, а глаза непропорционально большие, навыкате. Ни дать ни взять – килька в томате. Вернее, в табачном дыму. Только Паше совсем не было смешно. Он торопливо застегнулся, настраиваясь на драку.

– Это ты сестренку мою разлохматил? – спросил второй.

Этот был покрупней, помордастей, но при этом производил впечатление немощного. Кожа лица темная, грубая, вся в морщинах, зубы коричневые, движения вялые. Ощущение такое, что он гниет изнутри.

– Твою сестренку? – нахмурился Паша.

Везет Ирке на братьев, один урод, другой – еще хуже.

– Мою сестренку, – кивнул гнилозубый.

– И как ее зовут?

– Какая разница, как ее зовут? – Узколицый вплотную приблизился к Паше и дернулся, имитируя атаку.

– Вранье это все.

– Что вранье?

– Не трогал я никого.

– А тебя тронут… пряник, – осклабился гнилозубый.

От него невыносимо воняло, неужели Паша должен был привыкнуть к этим жутким условиям существования? А делать нечего. Тем более что вонь – это еще не самое страшное.

– Молодой, в самом соку, – ухмыльнулся узколобый.

– Сестренку ты мне, пряничек, испортил. Зачем она мне теперь такая. Сам теперь мне сестренкой будешь.

– Медсестренкой, – хохотнул узколицый.

И зачем-то стал расстегивать ширинку.

– Процедурку проведешь и можешь отдыхать, – глумливо сказал он.

– Не буду я ничего. – Паша попятился к двери.

– А придется, – развел руками гнилозубый. – Ты к нам по лохматой статье заехал. Теперь тебя зовут Оля…

– Павел я!

– Паша… Мне все равно на ком жениться, на Оле или на Прасковье. – Лупоглазый жестом показал, что должен делать Паша. – Лишь бы она не тормозила.

– Отвали!

– Не понял. – Уголовник начал застегивать ширинку, выразительно глядя на своего дружка.

– Параша не хочет родину любить? – оскалился тот. – Научим.

Паша понял, что слов больше не будет. Его будут бить, ломать, ставить на колени. И никто ему не поможет, надеяться можно только на себя. Если он сейчас сдастся, если уступит, его превратят в половую тряпку.

Он должен был ударить первым. Вырубить узколицего, чтобы не путался под ногами, и заняться его вонючим дружком. Но ударить Паша не смог. Ноги почему-то затяжелели, руки онемели. Это все, это конец. Даже если он выстоит сегодня, его сломают завтра. Весь мир ополчился против него, выстоять нет никаких шансов.

– Давай, сахарный, по-хорошему! – Лупоглазый схватил его за шею, стал пригибать к себе.

Только тогда Паша его ударил. В живот, кулаком. Узколицый согнулся пополам, но его дружок ударил в ответ. Костяшки его пальцев рубанули в кадык, от боли у Паши потемнело в голове. И дыхание как будто отключилось. За первым ударом тут же последовал второй. Это пришел в себя лупоглазый.

Его сбили на пол, принялись месить ногами – в лицо, в живот, в спину. Ему оставалось только закрываться.

– По зубам бей! – грохотало откуда-то с высоты. – Они ему больше не нужны!

Паша закрыл рукой рот, но твердый носок ботинка врезался ему в затылок, и в голове что-то отключилось.

В себя Паша пришел от острого запаха. Он лежал на жесткой кушетке в каком-то узком помещении с зарешеченным окном, а мужчина в роговых очках прижимал к его носу ватку с нашатырем.

– Ожил? – спросил мужчина.

И махнул рукой, кого-то отсылая.

– Где я?

– В медпункте. Как самочувствие?

Мужчина в очках не ждал ответа, он хотел знать все без подсказок. Какое-то время он просто смотрел Паше в глаза, затем взял молоточек, поводил им из стороны в сторону.

– Похоже на сотрясение. Здесь болит?

Мужчина ощупал голову, руки, ноги. У Паши болело все, но переломов, похоже, не было. Даже зубы все целые. Голова кружилась, перед глазами плыло, но в его случае по-другому и быть не могло.

– Это правда, что тебя в изнасиловании обвиняют? – спросил мужчина.

– Вранье все это, не было ничего.

– Уголовники разбираться не станут. Они уже штаны с тебя снимали, когда их разогнали. Сам должен понимать, зачем. Лучше договориться.