Мой одесский язык

– Есть, – сразу согласился официант. – Но тот кусок, что есть, вам есть не надо. А надо есть свежайший глосик. Рекомендую! – и подмигнул.

– Паша! Тебе рекомендуют, прислушайся! – хором отозвались мы. Официант покивал, одобряя наше коллективное благоразумие.

– А я хочу камбалу, а не этого… Как вы сказали?

– Глосик! – подсказал официант.

– Глосика! – повторил издатель. – Я хочу камбалу, а не глосика.

Официант посмотрел на издателя странно. Потом он так же странно посмотрел на моего мужа. А затем – ещё страннее – на менеджера. И фыркнул. Культурно и негромко. Как бы прощая неразумных. Я хранила серьёзную мину.

– Вы же одесситка?! – с укором спросил меня официант.

– Да, – созналась я.

– Я знаю, я уже уточнил! – не передаваемая на бумаге игра интонации. – Кстати, с вас книга! – Непререкаемо.

– Хочу камбалу! – издатель. Нервно.

– Нельзя. Я не хочу, чтобы друзья известной московской писательницы-одесситки ели невкусно. А та камбала, что есть, – невкусно. Глосик – вкусно. Я пишу: «Два глосика». Скажите же ему! – обращаясь ко мне.

– Паша, камбала – это глосик, – сказала я, подавляя смешок.

– По-одесски, что ли? – издатель. Подозрительно.

– По-любому, – официант. Поджав губы.

– Почему?

– Потому.

– Паша, глосик – это маленькая камбала, – объяснила я. Официант начинал нервничать.

Нельзя нервировать одесского официанта. Он уже и так спасает честь мундира, предавая бизнес, – добровольно отказывается реализовать кусок залежавшейся камбалы.

– В каком смысле маленькая? – издатель тоже начинал нервничать. – Некондиционная, что ли? Я не хочу некондиционную камбалу.

– Паша, она кондиционная. Не спорь с официантом. Бери что дают. Не пожалеешь.

Муж и менеджер хихикали. Совершенно непонятно почему.

– Берите глосика, не смешите людей! – официант издателю. Твёрдо.

– Это не люди, это – муж и менеджер! – издатель официанту. – Я хочу камбалу.

Официант стал прядать ушами и притаптываться на месте.

– Здесь вы камбалу не получите! Я не опозорю известную московскую писательницу-одесситку! – издателю. – Вы помните, что с вас книга с автографом? – мне.

– Я хочу камбалу! Мне сказали, что камбала

е-есть!

– Они имели в виду глосика. Те, что такое сказали. Кстати, кто вам сказал, что есть камбала?

– Маленький такой. Смуглый. Тёмненький.

– Ах, маленький такой? – официант горделиво развёл плечи и совсем выпрямился в свой без малого двухметровый рост. – Так вот я, большой, говорю вам, что та камбала, что есть, – глосик. Берите!

– Я хочу камбалу! – продолжал ныть издатель. – Они тянут меня на море, а уже поздно, я устал. Хочу камбалу и спать.

– Оригинально! – ядовито заметил официант. – Но камбалы нет. Есть глосик. Хотите глосик и спать?

Муж и менеджер уже сползали со стульев, беззвучно захлёбываясь смехом.

– Паша, за глосика грозит педофилия. Потому что глосик – это маленькая камбала. Малюю-юсенькая. Ребёнок камбалы.

– А почему же тогда он называется не камбала, а глосик? – спросил у меня издатель.

– Потому что он никогда не вырастет! – высокомерно, как несмышлёнышу, сказал издателю официант. – Вот вас как зовут?

– Павел Михайлович, – честно признался издатель.

– А вот зажарь вас в детстве, так бы и остались Павликом. Ну так берёте, или вы мне уже надоели?

– Брать? – издатель у меня.

– Бери! – кивнула я. – А то мы на море никогда не попадём.

– А вы куда хотите на море? – официант. Заинтересованно.

– На Шестнадцатую! – честно призналась я.

– Так Павел Михайлович же устал! – кивок в сторону издателя. Сочувственно.

– А мы можем его оставить здесь, с глосиком. И пусть потом спит.

– Нет! Я съем глосика – и с вами! – выпалил издатель, опасливо косясь на официанта.

– Так, два глосика и?..

– Мне виски, двойное, – заказала я.

– Как я вас понимаю! – сказал официант. – Два двойного?

– Какой вы понятливый, – мой муж. Подчёркнуто-вежливо.

– Я – да! – задрал голову официант. (Не транспонируемая в письменную версию интонация.)

Мы все задрали головы вслед за ним. Высоко над нашими задранными головами парили ветви старых платанов и густо-синее южное небо. Нам всем было хорошо.

– Ты меня любишь? – спросила я.

– Да! – сказал издатель.

– Да! – сказал официант.

– Только тебя, – сказал муж.

А менеджер и небо промолчали.

Менеджер изучала меню. Небо не изучало ничего.

В огромной, бескрайней камбале неба парили созвездия глосиков. В колодце внутреннего дворика «Лондонской» шелестом посмеивались платаны. Довольный издатель урчал в ожидании перемен. Со стороны кухни слышался голос официанта, дающего кому-то указания…

Муж подмигнул мне, незаметно заправил за ворот футболки выбившееся белоснежное крупное перо и, затянувшись подкуренной мной сигаретой, тихо сказал, так, как умеет он один – чтобы услышали только я, небо и платаны:

– Дети!

Неисчерпаемость

В детстве у меня была кличка Любименя! Вот так, одним словом, именем собственным и с восклицательным знаком.