Мой отец генерал (сборник)

То что «найт» – ночь, я знала еще со школы, я даже знала такие слова, как darkness – темнота, black night – черная ночь. Слово night входит в состав целого ряда словосочетаний: night f ower

– ночной цветок, night beard – ночная птица, night f ghter – истребитель и, конечно, «найт-штрудер» – ночной бомбардировщик, на котором мой отец налетал в ночи столько часов в отведенных ему войной коридорах.

И все – и цветок, и истребитель, и бомбардировщик – на стежок от ночи, и только ты один – безусловно полно, прильнув всей грудкой, – гибельно сливаешься с ней, бесстрашный найтингейл. По первости я думала, что ты «ночь в ветре» – night in gale, оттого что после night

идет предлог «в» – in, а потом – gale, что обычным словарем переводится как ветер, бриз, галс. Галсы. Ходить галсами... красиво. И только оксфордский словарь выбросил мне тебя: night – ночь плюс gale

– от старого английского gallant (to sing), галантный, расположенный в данном случае (к пению). Ночной угодник. Вот тогда-то я и узнала твое истинное предназначение и завод. Горлышком своим заводишь безотказным. Маленькая серо-бурая птичка, с пестринками. Скромная окраской. Modest. Горлышко твое меньше самого маленького сегмента бамбука, но как оно умеет терзать всю эту «дакнесс». При этом ты еще держишься на веточке, о, чудо, не заваливаешься, не крутишь сальто паяцем на перекладинке, не падаешь в обморок от избытка чувств на увлажненную страстью изумрудную траву. Самое большее, что ты себе позволяешь, – порх, и на другой куст.

Воистину удивительный, не путать с английской медсестрой, которая милосердствовала под твоим именем – Флоренс Найтингейл, где-то по соседству с нами в Крымскую кампанию 1881 года.

Но что с тобой делать? Как тебя прикладывать? Скажи мне, у тебя же должно быть, как и у всех, свое прикладное значение. Скажи мне, соловей, к чему приложить тебя? Вишневый сад и тот переходит в банки с вареньем. Безотказное горлышко. Почему не тобой мерят цену миру, а нефтью. Разве ты меньше переливаешься черным перламутром?.. О глупые, глупые люди. Годовой бюджет страны равен трем средним соловьям. Это было бы справедливо.

Не так уж много я слышала тебя, ночной угодник, чтобы ты ломился в мою память ежеминутно. Не так много. Лети, ты свободен. Все-таки хорошо, что это не часто происходит, а то я бы так и висела в окне, остужая пылающие щеки.

Мой найтингейл никогда не был угодником. Ни угодником, ни штурмовиком. Думаю, его не интересовали и ночные бабочки. Неугождающий, он пил водку из поллитровых стеклянных банок, в которых обычно томятся маринады. В один из ранних периодов скитальческой жизни найтингейл был егерем. Изучал лосиные меты – наброды. Наброды. Вы знаете такое слово? Я лично нет, а он знает. Давным-давно он найтингейлничал на засеке или просеке. Жил там один, не считая жены, которая летом солила в банках огурцы, нет, засаливала осенью грузди, а летом мариновала огурцы, закладывая огородно-лесной продукт в стандартные емкости бутылочно-баночного стекла.

Sometimes, раз мы уже все говорим по-английски, к нему на засеку наезжала поохотиться жена итальянского посла с парой отличнейших ружей. Высоко ступая по просеке в замшевых сапогах тончайшей выделки, она шла впереди или позади своего сталкера.

По давнишней егерской привычке он пьет водку из поллитровой банки. Его лоси давно сдохли, расписание электричек пожелтело и не годится на закрутку даже самых коротких бычков. Он прихлебывает между ничем и ничем в никуда. Но в его горлышке рождаются чудные сочетания. Его песни никогда не забыть. Непревзойденный и непознаваемый. Один из самых удивительных соловьев, каких я когда-либо знала.

Найтингейл пишет книги. Вы бы их видели, размером с ладонь. Многие сейчас этим занимаются, выстраивая абзацы, расставляя знаки препинания. Сдают нагора, судя по объему публикуемого и непременному намерению участвовать в номинации «Большая книга». Но найтингейлу не светят олимпийские игры «Больших книг». Его и на поселковых состязаниях настороженно встретят. Это что у вас, книга? Позвольте, вы уверены, молодой человек, что вы к нам пришли? Но в ней же совсем нет весу. Да и в типографиях разворчатся: с чего на брошюру краску на литеры станем переводить? Так вот, уверяю вас, что ни те, ни другие не читали его книг, потому такое и можно услышать, ибо те немногие, кто прочитал, оставались пораженными на всю жизнь.