Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

Как согласуется избитое клише — Гитлер хотел начать против Польши «свою войну», с теми предложениями, которые он вновь и вновь делал Польше почти полгода? Напротив, польский посол уже 26 марта 1939 года заявил в разговоре с отцом, что настаивание на немецком желании воссоединения Данцига с рейхом «будет означать войну с Польшей»![282] При этом стоит учесть, что Данциг имел свободно избранное (под наблюдением Лиги Наций) немецкое правительство. Гитлер отреагировал спокойно и поручил отцу только дать знать польскому послу, что «разумеется, решение не может быть найдено, когда здесь заговаривают о войне». Это было в конце марта 1939 года, по-видимому, он все еще надеялся на договоренность с Польшей.

То же самое относится и к Великобритании. Даже если запись в дневнике Чемберлена, что он надеялся увидеть «крах тыла в Германии», не была бы известна, это следствие вытекало бы из фактически осуществлявшейся британской политики. Когда еще вручала Великобритания свою судьбу — в данном случае решение о войне и мире — второразрядной стране? Ратификация британского «карт-бланша» Польше в Палате общин после заключения германо-российского пакта ясно показывает, что в Великобритании верили, будто горячей войны удастся избежать с помощью ее формального объявления. Целью, очевидно, являлось: добиться таким путем желаемого ослабления рейха, без того чтобы попасть в полную зависимость от США. Польша была «жертвенным агнцем», и она охотно приняла эту роль, чтобы позволить Англии начать войну, от которой надеялись вызвать «внутренний крах». Польский посол в Париже это осознал, так как в уже цитированном отчете польскому министру иностранных дел Беку говорится:

«Это по-детски наивно и, в то же время, несправедливо: государству, находящемуся в положении Польши, предложить, чтобы оно поставило под угрозу свои отношения с таким сильным соседом, как Германия, и подвергло мир катастрофе войны (…)»[283]

.

Таким образом, Великобритания, Франция и Польша пошли на военный конфликт с Германией в надежде на переворот или внутренний крах Германии.

Уже после завершения своего «дела» отец написал в Нюрнберге текст, в котором была изложена последовательность событий, приведших к фактическому началу войны. Это изложение, следовательно, не было предназначено для защиты, речь шла для него о том, чтобы зафиксировать для истории его взгляд на вещи, поскольку сам он ожидал, что будет «устранен» — этим словом в наших последних разговорах мы описывали ожидавшийся смертный приговор[284].

Ситуация, которую я застал по возвращении, была гораздо более спокойной, чем при моем вылете. (…) Первая кульминация кризиса пришлась на следующий день после моего прибытия в Берлин. Я только теперь узнал, что у Адольфа Гитлера во время моего отсутствия состоялся очень серьезный разговор с британским послом Хендерсоном на Оберзальцберге, передавшим письмо от премьер-министра Великобритании. В нем говорилось, что военный конфликт между Германией и Польшей вызовет ответную реакцию Англии. В беседе с Хендерсоном и в последующем письме Чемберлену от 23 августа Адольф Гитлер заявил, что он преисполнен решимости урегулировать вопрос о Данциге и коридоре, и не намерен больше терпеть польские провокации. Британские военные меры он рассматривает как акт угрозы рейху и в этом случае немедленно объявит мобилизацию германского вермахта. Ситуация полностью зашла в тупик, фюрер прибыл в Берлин.

На следующее утро после возвращения из Москвы, то есть утром драматического 25 августа, я обсуждал с фюрером письмо Чемберлена и предложил ему вновь сделать попытку договориться с Англией. Вскоре после этого разговора я узнал, что с нашей стороны уже были начаты военные приготовления. Гитлер, вероятно, не ожидал в то время, что Англия вмешается и начнет войну из-за Польши. Пополудни я получил от чиновника Министерства иностранных дел известие о ратификации англо-польского договора, заключенного 6 апреля лишь неофициально. Я сразу поспешил с сообщением в рейхсканцелярию, чтобы побудить фюрера к остановке начатых военных мероприятий, — со словами, что ратификация англо-польского договора о гарантиях означает «войну с Англией», если он выступит против Польши, и что, следовательно, «приказ на марш» должен быть “немедленно отменен”»[285].