Мой парень – французский шпион

Серж, рассказывая мне про рейтузы, просто угорал от смеха. А я мрачно щурилась. Скорее всего, лихая поговорка зацепилась в сознании оренбуржцев после 1812 года. На что явно указывает призыв «руки вверх». А вот игра в петанк «туркестанскими» французами среди нашего провинциального пыльного двора под присмотром «кагэбешников» – это abstraction complete (полная абстракция).

Ничего личного. Но петанк (это я вычитала в интернете) придумали отнюдь не французы, а древние римляне и греки. Легионеры с помощью этой игры развивали глазомер, ловкость и чувство ритма при стрельбе. А центурионы с большим азартом метали шары только затем, чтобы военачальники пораньше отпустили солдат домой, к красивым девушкам. Кто самый меткий, тот в увольнение идет раньше.

– Где ты, мой Ахиллес?

– Сейчас дометаю шарики и прилечу словно стрела, моя Андромеда!

Ну, вот как-то так. А позже правила игры перехватили легкие на подъем французы. Где-то я прочитала, что современный вид петанка изобрел некто Жюль Ленуар в 1907 году. Портовый провансальский городок Ла-Сьота. Мало кто слышал о таком. Между тем братья Люмьер именно здесь сняли свою короткометражку, знаменитую на весь мир, – «Прибытие поезда на вокзал Ла-Сьоты. Так вот, Жюлю Ленуару давно перевалило за 60 лет, но его любимая игра с друзьями в шары бодрила. Единственное, что омрачало радость, – старый ревматизм! Провансалец просто не мог играть по правилам: перед броском необходимо было сделать три шага. Ленуар тогда взял и поменял правила игры, вот так: хоп – и все. И стал бросать шар… сидя на стуле. Собственно, отсюда и произошло название петанк, pied tanque – в переводе «ноги вместе», или просто стоя на месте. Новые правила пришлись по вкусу большинству игроков.

Швыряем шарик, легко и непринужденно. Ноги вместе, руки врозь. Французы все перехватывают и вживляют в себя. Так же легко и изящно, каковы они сами. Будто это было их всегда, родное, личное. Словно дети, когда им понравится игрушка. Хочу! В этом мы схожи. Русские тоже любят вживлять. Причем с болью. Но это уже наш менталитет.

Так вот о петанке. Деревянный шарик. Огромная песочница. По правилам игры нельзя выходить за пределы круга. Я бы не смогла долго играть в такое. Я бы вышла из круга напрочь. Как можно держать в круге человека, который родился в степи и привык к воле? Ограничение в наших краях воспринимается как подавление личности. Просторы кругом такие, что глазу не за что зацепиться порой. В степи чувствуешь себя гиперборейцем, который может играть огромными деревянными шарами как горами, катая их вдоль таких же огромных холмов, сквозь реки и ложбины. Впрочем, мы, пожалуй, отвлеклись.

Больше ничего французского, кроме домов, на нашей улице нет и не было. Карагачи, словно солдаты из старых, выкрашенных в нежно-лимонный цвет Михайловских казарм Петровской эпохи, чуть сгорбившись, стоят на страже выбеленного майской жарой города. Сильно раскачивая провода, ездят по улице редкие синие троллейбусы. Но все «гавроши» Парижа прекрасно знают, где заканчивается граница их территории и начинается развязный Ливерпуль или грозный на драку Форштадт. Выйди за границу района – узнаешь, почем фунт лиха. Город-то небольшой…

Однако, что ни говори, но Париж в моем городе мистически оправдывает свое название. Его настоящая суть лежит глубоко под асфальтом, на линии – ближе к старому Успенскому монастырю, на заброшенном кладбище. И там как раз есть настоящие французы! Нет, не те, что приехали строить газзавод. После строительства этого гиганта они благополучно отбыли на родину, во Францию. А здесь, на глубине, среди слоев красной глины и влажной черной земли покоятся потомки когда-то пленных наполеоновских солдат-комбатантов, занесенных в суховейные степи волею судеб, метельным ветром войны 1812 года. Их мундиры с галунами распались от тления и времени в пыль.

Так как я интересуюсь Парижем, все, что связано с французами, да тем более в моей родимой сторонке, мне очень близко. Я часами просиживаю в библиотеке, беру книги домой и читаю невероятные вещи. К примеру, вот это – сенсация, да и только: «В конце 1815 года первые пятеро пленных подали прошение о вступлении в российское подданство. Их звали: Антуан Берг, Шарль Жозеф Бушен, Жан Пьер Бикелон, Антуан Виклер, Эдуар Ланглуа. Они были причислены к казакам Оренбургского войска.

Немного позднее в казаки был записан еще один пленный француз – офицер Жан Жандр, который проживал в крепости Кизильской. П.Л. Юдин в книге «Ссыльные 1812 года в Оренбургском крае» (1896 г.) пишет: «В Оренбургском казачьем войске в настоящее время насчитывается 48 человек потомков пленных воинов ”Великой Армии” Наполеона, и сохранились в полной неприкосновенности, не переиначенными только две фамилии французских – Жандр и Ауц. А вот сын Якова Ивановича Жандр Иосиф Яковлевич известен в Кизильском районе уже под фамилией Жандров. Видимо, в 20-е годы XIX столетия небезопасно было носить иностранную фамилию Жандр и было добавлено окончание -ов, что было логично, как Жандров сын».