Мои печальные победы

Улавливавший в стихах даже самую малую фальшь, Анатолий Передреев, прочитав это стихотворение, холодно заметил:

— Россия-няня? Ну, слава богу, что еще не домработница.

Фальшивый романтизм, определявший перед войной и в самом ее начале характер нашей военной поэзии, быстро, чуть ли не в первые месяцы войны, потерял свой пафос, иссяк, и лишь отдельные его вкрапления иногда встречаются у поэтов самого последнего военного призыва. Любопытно, что Окуджава, лишь в конце 50-х годов дополнивший «обойму» поэтов фронтового поколения, качнулся в сторону этого романтизма, когда тот уже стал глубокой историей:

Но если вдруг когда-нибудьМне уберечься не удастся,Какое новое сраженьеНи покачнуло б шар земной,Я все равно паду на той,На той далекой на гражданской,И комиссары в пыльных шлемах

Склонятся молча надо мной.

С течением истории становится все яснее, что гражданская война не менее страшна и губительна для народа, нежели любая другая. Стихи написаны в 1957 году, а кажется — по словам, интонации, настроению — будто они родились в предвоенное время. Поэт явно опоздал примкнуть к ифлийскому братству, но заменил его похожим понятием — «арбатство», посвятив, в сущности, своей малой родине — Арбату — все стихи о войне, в которых основательно смягчил духовный максимализм старших братьев. Его мальчики с Арбата, трогательные и чуть-чуть водевильные, уходят на войну иначе, нежели целеустремленные, поглощенные одной идеей герои Слуцкого и Когана, без эпохальных страстей и переживаний, симпатичной артистической походкой вчерашних десятиклассников, скорее «по-межировски», нежели «по-слуцки».

Наш король, как король,Он кепчонку, как корону,Набекрень — и пошел на войну.

Без романтического фанатизма, как бы уходя с театра жизни на театр военных действий, на опасную прогулку.

Вы слышите, грохочут сапоги,И птицы ошалелые летят,И женщины глядят из-под руки,В затылки наши круглые глядят..

Мальчики Окуджавы равно далеки от глобальных идей книжных романтиков и от живой народной стихии, они уходят на войну, как молодые симпатичные солдаты всех времен и народов: «На пороге едва помаячили и ушли за солдатом солдат», «Нас время учило: живи по-привальному, дверь отворя, товарищ мужчина, а все же заманчива должность твоя», — тревожное, эстетически впечатляющее действо, симпатичный маскарад, волнующий душу, это не флибустьерство, но арбатская хемингуэйщина — с обязательным присутствием не матерей, не жен, а «женщин» вообще. У солдат должны быть женщины. «А где же наши женщины, дружок?» А где женщины — там и ревность, и неверность, и измены, — словом, все, что волнует солдата в последние часы перед разлукой.

Вы слышите, грохочет барабан,Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней…

Для Окуджавы война не расширила понятие родины. Он остался верен своему Арбату, его замкнутому братству и после войны:

Ах Арбат, мой Арбат, ты мое отечество…

Любопытно сравнить обстоятельства, при которых уходят на войну герои Слуцкого, Самойлова, Межирова, Окуджавы, с проводами новобранца из стихотворения Федора Сухова. Уходит он на войну не от азартного наслаждения покером и преферансом, не от ипподромных страстей и арбатской радиолы… Нет, он прощается с другим миром:

Провожали меня на войну,До дороги большой провожали.На село я прощально взглянул,И вдруг губы мои задрожали.

Ничего б не случилось со мной,Если б я невзначай разрыдался, —Я прощался с родной стороной,Сам с собою, быть может, прощался.А какая стояла пора!Лето в полном цвету медовело.Собирались косить клевера,Рожь от жаркого солнышка млела.Поспевала высокая рожь,Наливалась густая пшеница,

И овес, что так быстро подрос,Прямо в ноги спешил поклониться.Заиграла, запела гармонь,Все сказала своими ладами,И платок с голубою каймойМне уже на прощанье подарен.В отдалении гром громыхнул,Весь закат был в зловещем пожаре…Провожали меня на войну,До дороги большой провожали…