Мой рыжий дрозд

— А ты знаешь мелодию «Озеро Эрн»? — Шемас взял дудочку и заиграл. Он взял не ту тональность и в двух местах вообще ошибся, но все зааплодировали. Наверное, они не слушали пластинку Хорслипса. А у Шемаса их было несколько, он очень любил ставить их по утрам и принимать душ под нехитрые переливы волынок.

Теперь они говорили о политике. Без этого не обходится.

— Ну и что, я знакома с несколькими протестантами…

— Соглашательница!

— А что ты думаешь о Дэвиде Стиле?

— Тори…

— Нет, вы меня послушайте…

— А Оскар Уайльд…

— Я в объединение не верю, слишком уже…

— А они там на юге…

Они не слушали друг друга.

— А известно ли вам, — неожиданно сказал Шемас, — что на этом холме был повешен епископ Макматуна?

— Ты спрашиваешь будто на уроке.

— Разве у меня вид учителя?

— Ну, пока нет…

Да сохранит их всех бог!

Постояв с ними еще немного, он повернулся и пошел вниз. Пора!

И мы простились

С землей и с пляжем,И древо одиночестваПало на нас.[13]^{19}

Да, пора. Он уже опаздывает. Шемас побежал через парк. Вот. Туристический центр. Станция. Автобусы из Ольстера. Тишина. Зззззз… Это мухи? Или автобус?

Хумбабу выписали из больницы за день до похорон Джона Поуэра. Мальчики весело пели гимн, было жарко. Мальчики переминались с ноги на ногу, и с каменного пола взлетали облачка пыли. Старенький священник все время кашлял. Казалось, ударь по нему палкой, пыль так и полетит во все стороны. Пыль времени…

Сам Хумбаба стоял в стороне. Не дождавшись конца службы, он незаметно вышел и поднялся в свой кабинет. Ему опять было нехорошо. От духоты, наверное.

Директор не подозревал, что Гилли был свидетелем гибели Бродяги. Этого вообще никто не знал. Он рассказал, что, выбежав на улицу за Бродягой, не сумел догнать его, а вместо этого попал в какую-то странную компанию. Они привели его куда-то, в странный дом, там все сидели на полу и пили вино из одной огромной чаши, которую по очереди передавали друг другу. Еще они курили удивительно вкусные коричневые сигареты с какими-то травами. Гилли рассказывал, что его даже пытались подвергнуть их особому обряду, но он испугался и убежал. Этот рассказ пользовался большим успехом у мальчиков, и Гилли неоднократно выступал с ним, украшая свое повествование все новыми и новыми эротическими подробностями. Его бегство было, напротив, выдержано в стиле американского супербоевика с выстрелами, погонями и прыжками из окон. Гилли и не подозревал, что в нем дремлет такая буйная фантазия. «Я ведь писателем мог стать», — думал он с досадой. Но все было у него еще впереди.

Хумбаба вышел из больницы, однако здоровым себя не чувствовал. Часами сидел один в своем кабинете, слушал старые пластинки и старался не смотреть в окно. Каждый раз, когда его взгляд натыкался на беспощадную пустоту за стеклом, сердце начинало ныть, а руки возмущенно сжимались в кулаки. Но не могли же деревья вырасти за эти несколько дней… Он распорядился посадить там группу молоденьких сосенок, специально заказанных в питомнике, но вид у них был какой-то хилый. Но ничего, думал он, вот пройдут годы, десятки лет…

О неразумный человек, древо пестуя весь век, не получишь ты с него ничего и ничего.

Иногда он подходил к окну и смотрел вниз на мальчиков. Точнее — на одного из них. Этот Гильгамеш Макгрене всегда был ему чем-то подозрителен, а тут Хумбаба просто не мог заставить себя оторвать от него взгляд.

Обычно на перемене Гильгамеш шел на задний двор и садился на маленький холмик у стены сарая. И был отлично виден из окна. Иногда он сидел там один, закрыв лицо руками или уставившись в одну точку. О чем он мог думать?