Мой сын маг

Pассказал о действующих лицах тех событий — драконе Стегомане, Черном Рыцаре сэре Ги, гиганте Кольмейне, патере Брюнеле — священнике-оборотне, о бывшей ведьме Саессе. Закончив рассказ, он заметил, что за окном уже смеркалось — ему-то показалось, что он говорил полчаса, не больше.

— Погоди, дай-ка уточню, — сказала Химена. — Ты отвоевал для нее престол?

— Ну, не я один, — возразил Мэт. — Но, похоже, я явился краеугольным камнем успеха.

— Значит, ты ее главный чародей? — спросил Рамон и нахмурился.

— Да. Это и есть та правительственная работа, про которую я вам толковал.

— Лорд Маг! А дворянином ты когда стал?

— Когда так решила Алисанда — кстати, это произошло до того, как мы поженились. Года за три до этого.

Химена удивленно подняла брови;

— Значит, она таки поморочила тебе голову. Ну и умница!

— Знаешь, тогда мне так не казалось, — проворчал Мэт.

Мать усмехнулась:

— Тем лучше для нее. — Неожиданно она вновь стала серьезной. — Просто не знаю, Матео, так трудно в это поверить.

— Ты сейчас говоришь по-испански? — негромко спросил Мэт.

— Нет, я говорю по-английски, но... — Химена вдруг замерла и широко раскрыла глаза:

— Нет, не по-английски.

— Ты сможешь что-нибудь произнести по-испански, если очень постараешься, сказал Мэт. — И по-английски, и по-французски, но это у тебя получится с большим трудом.

— Но на каком же языке мы разговариваем? — спросила Химена.

— На том, на котором написан пергамент, — ответил Мэт. — Это язык Меровенса. Когда вы прочли несколько раз стихотворение, продиктованное мной, слова для вас начали обретать смысл, ваше сознание настроилось на этот мир, и это помогло вам перенестись сюда, но как только вы сюда попали, вы и думать начали на меровенсском языке.

— Помогло? Кому помогло? — Рамон подозрительно Прищурился. — И кто же занялся нашим переносом?

— Я совершенно уверен в том, что это делает святой Монкер, — сказал отцу Мэт. — Вероятно, в свое время он решил, что для того, чтобы Алисанда, законная наследница, вновь обрела престол, ей не хватает меня, а поскольку Меровенс оставался единственной страной в Европе, не попавшей под власть Зла, Святому определенно стоило вмешаться.

— Власть Зла? — Мать смотрела на Мэта во все глаза. Она даже наклонилась вперед.

— Белая магия действует, черпая силу у Бога, — пояснил Мэт. — Черная же магия черпает силу у Сатаны Чудеса и той, и другой магии осуществляются путем чтения стихов, а еще лучше — пения. Возникает модуляция магических сил. Магические элементы укладываются в определенном порядке, и совершаются чудеса.

— Значит, только Добро и Зло? — уточнил отец.

— Понимаю, современному человеку трудно это принять — Савл так до сих пор и не желает с этим соглашаться. Он пытается разработать некие обезличенные законы магии. Этого же добивается король Латрурии — государства, занимающего территорию нашей Италии...

— Значит, Меровенс теперь не единственное государство, отвернувшееся от Зла? — спросила Химена.

— Мы отвоевали Ибирию и Латрурию, — пояснил Мэт. — Латрурия изо всех сил старается сохранять нейтралитет, король Бонкорро изгнал колдуна, который раньше там всем заправлял. Но мы все равно за него волнуемся.

— Да. Согласно средневековому богословию, компромисс между Добром и Злом невозможен, — сказал Рамон-профессор. — «Экивоки» — так это называл Шекспир. Его пьяный привратник ясно сказал, что нельзя одновременно угодить и Богу, и Дьяволу — в конце концов попадешь в лапы к Дьяволу.

— Что и произошло с Макбетом, — кивнул Мэт. — вот Савл никак не смирится с этим. Всякий раз, совершив доброе дело, он совершает технический грех, дабы уравнять силы.

— Технический грех? Как это понимать? — иахмурилась Химена.

— Ну, например, он наедается мяса в пятницу — здесь церковь это так же запрещает. Но все дело в том, что он не отдает этому занятию своего сердца и, как правило, добра творит больше.

Химена улыбнулась:

— Ты нам так много рассказывал о своем друге.

— О таком студенте мечтал бы каждый профессор! — с горячностью воскликнул Рамон. — Итак, он пытается разработать законы магии, подобные физическим законам?

Мэт кивнул:

— И добился значительных успехов. Вот только никак не может найти в литературе произведения, которое носило бы нейтральный характер, — похоже, каждое литературное произведение несет в себе определенный заряд: либо моральный, либо аморальный, даже если это бульварный роман или поздравительная открытка.

— Так вот почему я почувствовал себя так странно, пытаясь процитировать Вийона! — понимающе кивнул Рамон. У Мэта замерло сердце.

— Правда? А попробуй еще разок.

— «Ou sont les neiges d'anta?»* [3], — прочел Рамон и нахмурился. — Ну точно, у меня такое ощущение, будто вокруг меня возникает какое-то напряжение.

— Словно начинает работать какая-то сила?

Рамон уставился в одну точку.

— Да, пожалуй, можно сказать и так. Похоже на то, как я всегда представлял себе ощущение динамо-машины, вырабатывающей электричество, — если бы, конечно, она могла что-то чувствовать.

Это сравнение много говорило об отце Мэта — не всякий человек попытался бы представить себе чувства электрического генератора.