Мой театр. По страницам дневника. Книга II

Дали второй звонок, пора. Поднимаюсь в свою гримерку, накладываю грим, достаю колет от костюма, чтобы начать одеваться… И тут понимаю: я забыл… трико! Мы в концертном зале Чайковского, где находится база ансамбля И. А. Моисеева, но у моисеевцев выходной, все закрыто. Я начинаю бегать по коридору в поисках спасения… Вижу Бертмана, бегу мимо с криком ужаса: «У меня нет трико!» С налета оказываюсь в женской раздевалке в тот момент, когда моя партнерша уже натягивала пачку: «У меня нет трико!» Маша, ошалело глядя на меня, воскликнула нечто типа: «Ничего себе», но на более выразительном, всем известном, языке.

Понимая, что в зале Чайковского ждать спасения не от кого, бросаюсь к своей машине, прошу водителя: «Быстрей, в Большой!» А гала уже начался ровно в 19:00. Вся Тверская улица стоит. Кое-как добрался до ГАБТа, там «Евгений Онегин» Чернякова идет, ни одного балетного человека. Открыли мне какой-то чужой шкаф, схватил чье-то белое трико и в машину.

А Тверская стоит, Тверская не двигается. И тогда я решаюсь. Говорю водителю: «Серёжа, прости, ты такого не видел никогда!» Сидя на переднем сиденье, я стягиваю с себя штаны и начинаю, подняв голые ноги высоко над головой, натягивать на них трико. Около гостиницы «Минск» стоим без всякой надежды двинуться вперед. Открываю дверь и выбрасываюсь на разделительную полосу. Надо сказать, что я полностью загримирован для выхода на сцену. На мне пальто, накинутое на голое тело, из-под которого маячат мои ноги в белом трико, в руке сжимаю штаны. В таком виде я и бежал по разделительной полосе Тверской улицы до самого зала Чайковского.

На одном дыхании я взлетел наверх к себе в гримерную, надел колет, бросился вниз… Именно в эту секунду нас с Аллаш пригласили на сцену. Мы красиво вышли, поклонились Галине Павловне, я возложил цветы к ее ногам, зазвучала музыка adagio А. Глазунова…

Когда мы закончили танцевать, я рухнул в кулисе на пол, какое-то время вообще не мог двигаться. Гала завершилось, вместе с юбиляршей все отправились в ресторан «Метрополь». Галина Павловна любила «Метрополь», и Мстислав Леопольдович тоже, они всё отмечали в «Метрополе». В тот вечер я выпил какое-то невероятное количество спиртных напитков, просто пил всё подряд. И меня не брало ничего! Такой силы стресс был.

52

Забегаю по времени намного вперед, чтобы завершить рассказ о взаимоотношениях Большого театра и Вишневской. Он получил свое продолжение в 2011 году. 28 октября на концерте, которым после «ремонта» открывалась так называемая Историческая сцена ГАБТа. Вишневскую, Плисецкую и Щедрина разместили в Правительственной ложе, что слева от сцены. И там, где обычно располагался российский император, наши президенты, Сталин, в кресле Иосифа Виссарионовича царственно восседала Галина Павловна. Поскольку на этот вечер я не был приглашен дирекцией, смотрел его по телевидению. Камера то и дело выхватывала из полумрака ложи лицо ГП. Она с ужасом наблюдала за тем, что происходило на сцене. Окончательной «вишенкой на торте» стало фальшивое исполнение одной певицей арии Лизы из «Пиковой дамы» по нотам! Естественно, после такого entrée Вишневская высказала прессе все, что думала по поводу театрального «ремонта», уровня концерта и прочего… Дирекция ГАБТа и те, кто над ней стоял, Галине Павловне этого никогда не простили. Да кто они рядом с ней? Пигмеи.

Но тот концерт являлся лишь увертюрой ко 2 ноября, к действительному открытию Основной сцены Большого театра, которым стала премьера оперы «Руслан и Людмила» в постановке уже упоминавшегося в связи с его «Евгением Онегиным» режиссера Чернякова. Крики «позор» неслись тогда из зрительного зала, но кто-то же кричал и «браво»…

Вернусь к рассказу о ГП. Это была давняя история, когда-то большой конфликт произошел между Е. В. Образцовой и Г. П. Вишневской. Галина Павловна очень неважно относилась к Елене Васильевне, а я c ней дружил. Знал, что в этом «Руслане и Людмиле» Образцова собиралась петь Наину. Она честно ходила на репетиции, но на душе у нее кошки скребли. Не выдержав, пошла в зал посмотреть, что все-таки на сцене происходит. «Коль, представляешь, вот сижу, смотрю на ЭТО, и мне плохо с сердцем стало от того, что я должна выйти в этой гадости. Позвонила дочери: „Мне очень нехорошо“. Она мне: „Да уйди, мам, что ты?!“ Пошла я в дирекцию и сказала: „Я в ЭТОМ участвовать не буду!“ – и ушла».

Когда я о том Галине Павловне рассказал, она не преминула с иронией заметить: «Да, не ожидала я такой мужественный поступок от этой дамочки!» Она была человеком с отличным чувством юмора.

Но на самом деле ситуация сложилась чудовищная. Открытие Исторической сцены Большого театра таким «прочтением» «Руслана и Людмилы» стало публичным, озвученным на весь мир признанием отмены русской культуры в нашей стране. Потому что если ТАКОЕ возможно в главном театре России, значит, это возможно везде.