Мой Уитмен

Матросы закрепили пароходик у пристани и бросили на берег доску, чтобы дать пассажирам сойти,Младшая сестра держит для старшей нитки, старшая мотает клубок, из-за узлов у нее всякий раз остановка…Маляр пишет буквы на вывеске лазурью и золотом…Яхты заполняют бухту, гонки начались (как искрятся белые паруса),Гуртовщик следит, чтобы быки но отбились от стада, и песней сзывает отбившихся,

Разносчик потеет под тяжестью короба (покупатель торгуется из-за каждого цента),Невеста оправляет белое платье, минутная стрелка часов движется очень медленно,Курильщик опия откинул оцепенелую голову и лежит с отвисающей челюстью,Проститутка волочит шаль по земле, ее шляпка болтается сзади на пьяной прыщавой шее,Толпа смеется над ее похабною бранью, мужчины глумятся, друг другу подмигивая.(Жалкая, мне не смешна твоя брань, и я не глумлюсь над тобой!)

Президент ведет заседание совета, окруженный важными министрами…Плотники настилают полы, кровельщики кроют крышу, каменщики кричат, чтобы им подали известь,Рабочие проходят гуськом, у каждого на плече по корытцу для извести…Одно время года идет за другим, пахарь пашет, косит косарь, и озимое сыплется наземь,Патриархи сидят за столом с сынами и сынами сынов, и сыновних сынов сынами…

(«Песня о себе»)

Все это стихотворение похоже на ряд моментальных фотоснимков. Каждая строка — новый снимок. Но в этом пестром изобилии образов нет разнобоя — все они говорят об одном. Стихотворение завершается концовкой, которая связывает их воедино:

Город спит, и деревня спит,Живые спят, сколько надо, и мертвые спят, сколько надо,Старый муж спит со своею женою, и молодой — со своею,И все они льются в меня, и я вливаюсь в них,

И все они — я.Из них изо всех и из каждого я тку эту песню о себе.(«Песня о себе»)

Помню, в молодости, когда я впервые знакомился с Уитменом, эти мелкие бытовые фотоснимки с натуры, воспринятые на фоне космических просторов и миллионов веков, чаровали меня своей новизной. Я долго не мог освободиться от их обаяния. Этот излюбленный метод американского барда — беспорядочный перечень разных событий и фактов, озаренных широкой философской идеей, которая всегда ощущается в них, — особенно удачно применен Уолтом Уитменом и тридцать третьем фрагменте его «Песне о себе».[15] Раздумьями об иллюзорности Пространства и Времени окрашен весь этот большой «каталог» неожиданных, метко обрисованных образов, ярче всего открывающих светлую природу его дарования. Мне чудилось в них что-то шаманское. Казалось, они действительно написаны в трансе, в экстазе.

И в то же время было невозможно не видеть, что в этом якобы хаотическом нагромождении образов есть идеальный порядок, внушенный безошибочным инстинктом художника. Попробуйте для опыта перетасовать образы в этом фрагменте, поменять их местами, и все сооружение рухнет, так как, хотя сам поэт называет эти страницы бредом («о, я стал бредить собою»), вся композиция бреда подчинена самым строгим канонам искусства.

Конечно, это не единственная форма, какую использовал Уитмен. Гэй Уилсон Аллен в статье «Литературная техника „Листьев травы“» указывает, что иные стихи «Листьев травы» построены в форме стансов: первая строка устанавливает общую тему, дальнейшие развивают ее, а последняя строка либо дублирует первую, либо подводит итог всему комплексу мыслей и образов.