Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг.

Как объяснить все это поведение моей умной и доброй воспитательницы? Мне было больно, что все называли ее притворщицей; какая же цель была ей притворяться пред нами? Но еще больнее было мне то, что, зная ее вспыльчивость и также пылкий характер ее второго мужа, я предвидел для нее грустную жизнь, так как она была избалована необыкновенным добродушием и хладнокровием ее первого мужа. Женщина, у нее служившая и оставшаяся в Петербурге, подтвердила мое мнение. Она мне рассказала, что Баратынский был в Петербурге у С. М. Дельвиг в первый раз на другой день моего отъезда из Петербурга, что вскоре, как выражалась эта женщина, у них дошло до ножей и что С. М. Дельвиг очень сожалела о моем отъезде. Конечно, она сожалела, думая, что мои советы могли быть ей полезны для того, чтобы отделаться от Баратынского, которого стоило видеть один раз, чтобы понять всю пылкость страсти, к какой он может быть способен. {Вот каково было ее положение, что она могла надеяться только на советы 18-летнего неопытного юноши. Это положение было следствием того, что она не только не имела ни одной подруги, но даже очень мало бывала в женском обществе, где, конечно, приобрела бы более опытности, чем в обществе мужчин, из которых бóльшая часть были связаны с ее мужем только литературными занятиями.} Я объяснял себе ее поведение с моей матерью, с ее свекровью и всеми нами следующим образом. Она думала прожить в имении своей свекрови все время малолетства своей дочери и тем разрушить связь с Баратынским, {но признаки беременности заставили ее поспешить обвенчаться}. Правильно ли, неправильно ли мое предположение, я, мало думая о нем, поспешил ответить С. М. Баратынской в самых нежных выражениях, что я желаю ей полного счастья в ее новой жизни, что преданность моя и благодарность к ней за все, чем я ей обязан, никогда не изменятся. Наша переписка была довольно частая и всегда самая приятная. Как было принято ее замужество в моем семействе, я хорошенько не знаю, потому что был в это время уже вдали от него, в Петербурге, но когда приехал снова в Москву в мае 1832 г., то заметил в моем семействе нерасположение к С. М. Баратынской и обвинение ее в притворстве. Находили ее замужество чуть не преступлением, и дядя мой Александр Волконский, увидав, что я надписываю к ней конверт, просто согласно нашему уговору: «Софье Михайловне Баратынской», заметил, что в сношениях с женщиной, потерявшей себя в общественном мнении, надо соблюдать все принятые формы приличия, и заставил меня переменить конверт, надписав на нем адрес по обычной тогда форме «Ее Высокоблагородию Милостивой Государыне Софье Михайловне Баратынской». Мать моя, никогда ни к кому не относившаяся дурно, вовсе не говорила о С. М. Баратынской, из чего я мог заключить и об ее не удовольствии. Отец {же последней} [Софьи Михайловны

] М. А. Салтыков был, в особенности в первое время, взбешен ее замужеством и даже при посторонних позволял себе говорить, что дочь проституировалась перед простым лекарем. Так было поражено его чувство и отца, и аристократа. Впоследствии он поневоле простил ее. С. М. Баратынская относительно родных ее первого мужа вполне сдержала свое обещание; она была в постоянной переписке со своею свекровью, которая умерла <не так> давно, и с сестрами своего первого мужа. Дочь ее от первого брака была горячо любима <не только> ею и сделалась любимицею всего семейства Баратынских, и в том числе своего брата и трех сестер, детей от второго брака ее матери.

В начале сентября я возвратился в Петербург, где уже прекратилась холера, сильно в нем свирепствовавшая в продолжении всего лета 1831 г. В предыдущее лето, которое я провел в Петербурге, она так же сильна была в Москве. Таким образом, я не был свидетелем тех страшных поражений, которые она производила в первое посещение России.