Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг.

В Анапе я познакомился с начальником I отделения Черноморской береговой линии, свиты Его Величества контр-адмиралом Серебряковым, а в Геленджике с начальником II отделения генерал-майором графом Оперманом{742}

. Первый был армянин, хитрый до мозга костей; слыл он человеком корыстолюбивым и вообще нехорошим; {я еще с ним встречусь в «Моих воспоминаниях»}. Второго также не хвалили; приводили много примеров его скупости; между тем я от него получил подарок следующим образом. Немедля по прибытии моем в Геленджик один черкес привез продавать рубашку из стальных колец с стальными же нарукавниками. В это время подобная черкесская одежда была редкостью. Я хотел ее купить, но граф Оперман сухо объявил мне, что он оставляет ее за собою. Кто-то в это время шепнул Оперману, что я еду на линию по Высочайшему повелению с поручениями от военного министра, и он немедля подошел ко мне и с большою любезностью просил меня принять, в память моего пребывания в Геленджике, означенную черкесскую одежду и никак не хотел, чтобы я заплатил за нее. Эту одежду я подарил впоследствии генерал-адъютанту <вице-адмиралу> Константину Николаевичу Посьету. С упомянутым Оперманом, вскоре уволенным с береговой линии, я более не встречался, а в венгерскую кампанию 1849 г. познакомился с младшим его братом{743}

, бывшим тогда адъютантом фельд маршала Паскевича, весьма добрым и благородным человеком.

Возле укрепления Бомборы жил владетельный князь Абхазии генерал-майор Михаил Шервашидзе{744}

, которого я прежде видал в Керчи. Шервашидзе в Бомборах сел на наш пароход, чтобы плыть вместе с новым начальником, Анрепом. Он был человек небольшого ума, но чрезвычайно хитрый; абхазцы его не любили. Обязанный России своим положе нием владетельного князя, быв генерал-адъютантом Русского Императора, он вел себя дурно, когда турецкие войска под начальством Омера-паши в войну 1853–1856 гг. высадились на Восточный берег Черного моря. Спустя несколько времени после означенной войны он был удален из Абхазии в Воронеж, где вскоре умер. В его имении, близ Бомбор, был православный монастырь под начальством особого архимандрита, но вообще говорили, что он не имеет, как и большая часть горцев западной части Кавказа, никакой религии. По разным приметам, как то по нахождению на их землях крестов, по уважению их к некоторым святым нашей церкви, надо полагать, что христианство было распространено между ними, но что впоследствии турецкое правительство старалось их обращать в магометан; оно не успело в этом, и они остались без религии.

Во время нашего плавания с Анрепом присоединился к нам очень старый, но еще весьма бодрый знатный горец Каци-Моргани{745}

, генерал-майор русской службы. В молодости он был нашим заклятым и очень опасным врагом, но, убедясь, что война с русскими окончится покорением Кавказа, он перешел к нам и остался верен до смерти. Горцы очень уважали его, а кого уважали, того и любили. Подходя к владетельному князю, они лбом касались к его руке; то же они делали, подходя и к Каци-Моргани. Последний носил бороду, которую красил красной краскою, и постоянно имел в руках плетку.

Из Сухума мы ездили в имение князя Александра Шервашидзе{746}, двоюродного брата владетельного князя. Он жил в довольно просторном деревянном доме, потчевал нас азиатскими сладостями, кальяном и трубками с длинными чубуками, а также обедом, приготовленным по-европейски.

Из имения князя Александра Шервашидзе поехали мы в долину Дал, в которую Н. Н. Муравьев, живший в Бомборах, делал в минувшем январе экспедицию. На полпути, в Цибельде, было поселение, состоявшее из русских, освобожденных из плена. В этом числе были действительно попавшиеся в плен к горцам, а также и наши дезертиры, возвратившиеся от горцев. Перед деревнею встретили нас верхом несколько крестьян, и в их числе сельский староста. Вид встретивших нас очень поразил меня, и тогда я понял, что только потому я не находил особенностей в русской физиономии, что с нею свыкся с молодости. Сельский староста оказался воронежец, следовательно, мой земляк. Проезжая в долину Дал, мы в некоторых местах встречали такие крутизны или такие большие отвесные камни, что должны были сходить с лошадей, влезать по крутизнам и камням, в то время как наших лошадей вели под уздцы. Места, по которым мы проезжали, были восхитительны. Между прочим, мы ехали несколько верст по лесу грецких орехов, которые в это время цвели, и запах их цвета был так силен, что от него болела голова. Около деревьев вился высокий дикий виноград; вообще растительность была и красива, и величественна. Целые леса лавров и рододендрона окружали Сухум, и в нем употребляли эти деревья на топливо и из лавров делали веники.