Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг.

Имея в виду, что все нужное мне платье отправлено из Москвы в Петербург, {бывшее со мной на Кавказе}, при переездах довольно потертое платье я оставил в Москве. Не имея возможности скоро увидеться с Баландиным и опасаясь, что военный министр князь Чернышев узнает о моем приезде из донесений, присылаемых с городских застав, на которых тогда записывались подорожные всех въезжающих в город и выезжающих из него, я решился на другое утро поехать к нему в дорожном сюртуке. По моему костюму приняли меня за курьера и так доложили Чернышеву. Он вышел ко мне в совершенном неглиже, и я увидал дряхлого старика, хотя ему не было более 57 лет, вместо красивого мужчины, которым я всегда привык его знать: так он умел растягивать свои морщины и украшать свое лицо, что нельзя было подозревать в нем разрушающегося старика. Увидав меня, он извинился, что вышел ко мне в неглиже, и приказал ожидать его в канцелярии военного министра, в доме бывшем Лобанова{755}, подле Исаакиевского собора. Вскоре он приехал в канцелярию и очень благодарил за хорошее исполнение возложенного на меня поручения. Граф Толь был в это время болен и не мог принять меня.

В Высочайшем приказе 25 июня 1841 г. объявлено мне за исполнение возложенного поручения на Кавказе, оконченного с похвальным усердием (слова приказа), особое Монаршее благоволение. Впоследствии слово «особое» исчезло из моего формулярного списка при сделанном общем распоряжении об уничтожении прилагательных при объявленных Высочайших благоволениях и удовольствиях. В то время Высочайшие благоволения {почти ежедневно} давались всем состоящим в офицерских чинах за смотры, за учения и почти не считались наградою. Итак, за проезд на свои собственные средства нескольких тысяч верст, большей частью по неудобопроезжим дорогам, за опасность, которой я подвергался при переходе через Кубань в землю непокорных горцев, и за окончание, с особою помпою возложенного на меня, важного, – {по мнению Государя, как видно из вышеприведенного сообщения князя Чернышева к графу Толю}, – дела, оконченного, как выражено в Высочайшем приказе, с похвальным усердием, я награжден был Высочайшим благоволением наравне с офицером, взвод которого прошел церемониальным маршем пред Государем. Получение такой {ничтожной} награды объясняется только тем, что я служил в ведомстве, в котором, {будь семи пядей во лбу}, ничего не давалось. Нет сомнения, что если бы я служил в военном ведомстве, то получил бы за означенное поручение или чин, или Владимирский крест, а еще вернее обе награды вдруг и подъемные деньги в вознаграждение хотя части издержанных мной {из собственности}.

Проезжая в Петербург через Москву, я имел удовольствие видеть в ней сестру А. И. Викулину [Александру Ивановну Дельвиг, в зам. Викулину

], которая с мужем [Семеном Алексеевичем Викулиным] и старшею дочерью Валентиной приехала для закупки приданого внуке С. А. Викулина, Марье

{756}, дочери его старшего сына Алексея, бывшей тогда невестою поручика Николая Муравьева{757}

. Сестра с мужем провели со мной тот вечер, {который я остался в Москве}, в прекрасном саду дома Левашовых. Зять мой С. А. Викулин, хотя почувствовал простуду в этот вечер, но на другой день крестил внука своей покойной сестры, Сергея Васильевича Танеева{758}, впоследствии состоявшего по особым поручениям при московском генерал-губернаторе. После этого выезда он сделался опасно болен; об этой болезни сестра моя немедля уведомила меня и живших в Петербурге сына его Семена и двух дочерей: вдову Настасью Вадковскую и Татьяну Норову. Последняя немедля отправилась с мужем в Москву и была часто у больного отца. Попечения моей сестры о больном муже не помогли; С. А. Викулин скончался 30 июня. По получении этого известия в Петербурге я был у его сына Семена, бывшего всегда с сестрой моей и со мной в хороших отношениях. Мы говорили с ним о том, что, конечно, покойный оставил завещание, что, верно, по этому завещанию наследниками наибольшей части имения назначены он и сестра моя, и при этом оба полагали, что капитал покойного состоит из нескольких миллионов руб. асс. С. С. Викулин говорил о сестре моей по-прежнему с полным уважением и заявлял о своей к ней привязанности. Он вскоре уехал в Москву с сестрой Вадковскою, я с женой моей поспешил туда же вслед за ним.