Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг.

{Надо сознаться, что во время производства следствия Нарышкин собственно по высоким… ххх[88] …вознаграждение, не знаю, дали ли они ему что-нибудь, не получив ничего более назначенного им по завещанию их отца. Этот Вердеревский

{772} был уже тогда известен за взяточника и дурного картежника, а впоследствии, будучи представителем казенных палат в разных губерниях, был везде известен за гнусного взяточника. Наконец, будучи председателем Нижегородской казенной палаты, он обыграл какого-то чиновника Военного министерства, посланного на Нижегородскую ярмарку с казенными деньгами для покупок. Чиновник этот застрелился, а Вердеревский вышел сух из воды. Впоследствии он продал тайным образом огромное количество соли, хранившейся в нижегородских запасных магазинах. Его судили; деньги, украденные им при продаже соли, казне не возвращены, и он, по лишении всех прав состояния, о чем ему объявлено на эшафоте, сослан в Сибирь на поселение. Этому, сравнительно с преступлением, легкому наказанию был он подвергнут по преклонности лет, но и на поселении пробыл он недолго. Ему вскоре позволено поселиться в имении его дочери, вероятно, также вследствие преклонности лет, хотя на бедных и необразованных разбойников, подобных Вердеревскому, подобная милость не распространяется. Родной брат его Алексей Евграфович Вердеревский{773}

, в бытность, в войну 1853–1856 гг., провиантским чиновником военного ведомства, нажил огромное состояние, подвергая войска крайней нужде. Он по суду был разжалован в солдаты, но недолго состоял на службе; ему дозволено было, – конечно, вследствие <разных> протекций – жить у брата, когда тот был председателем Нижегородской казенной палаты. Он в этом положении не скрывал подло нажитого им состояния, и, что всего более доказывает безнравственность нашего общества или, по крайней мере, его равнодушие, это то, что он был принимаем во многих домах нижегородского общества, и равно и в тамошнем так называемом Английском клубе.

На другой день посещения Вердеревским священника Лосева, то есть 27 сентября, Викулины явились в Елецкий уездный суд с новыми настояниями присутствовать при допросе, до чего не быв допущены, распустили слух по всему городу об учинении пристрастного допроса священнику Лосеву, утвердившему подпись своею на завещании будто бы от изнеможения сил, беспамятства и угроз губернатора, тогда как последний производил допрос не один, а в присутствии восьми чиновников в уездном суде, который составил журнал обо всех происшествиях допроса.}

Между тем до нас дошли слухи, что священник Лосев был очень встревожен при допросе, что он говорил, что боится показать правду, так как в прошлую ночь у него было очень важное лицо, требовавшее чтобы он показал противное, но он не может показать против совести, что его смущает однако же то, что предъявленное ему завещание писано в январе, а он помнил, что свидетельствовал завещание в мае.

Сестра моя, а равно и родственники ее и поверенные не домогались видеться со священником Петром Лосевым, и никто из них не видал его ни одного раза в течение трех месяцев, что и показал священник подполковнику Новицкому. На другой же день после допроса сестра моя, желая видеть священника Лосева, которого привыкла знать в доме своем как духовника покойного ее мужа, просила меня прислать его к себе, но я нашел вход дома оберегаемый караулом, воспрепятствовавшим мне видеть священника, несмотря на то что у ворот были экипажи исправника Александрова и медика Путурицкого^н

, бывшего когда-то домовым врачом покойного Викулина и отставленного уже 10 лет по неудовольствиям, а ныне первого друга и главного сообщника детей его.