Мой возлюбленный негодяй

Она смутно заметила, что он покачал головой, а потом услышала его удаляющиеся шаги.

Как Ковентри удалось добиться этого поразительного оттенка красного?

* * *

Когда последний вечерний свет померк, Джордан пришел забрать Марианну. Она стояла у Западного окна, потрясенная, с лихорадочно горящими глазами и застывшим от изумления лицом. Молча, осторожно он взял ее под руку и увел из Минстера в ближайшую гостиницу. Она почти не заметила, как он сунул ей в руки узел с одеждой.

Красные и синие.

Матовые и прозрачные.

Свет.

Прежде всего — свет.

Он усадил ее в карету и сам устроился на сиденье рядом с ней.

— Насколько я понимаю, ты хорошо провела день?

— Знаете, они же вечны, — тихо проговорила она.

— Да, им уже немало лет.

— Можно сжечь великое полотно, можно разбить статую, но эти окна рассчитаны на вечность.

— Если не вмешиваются глупцы вроде Неброва. — Он нахмурился. — У тебя горят щеки. Как ты себя чувствуешь?

— Свет…

— Я велел Джорджу захватить корзинку фруктов. Ты сможешь есть?

Она нетерпеливо отмахнулась. Какая там еда! Она была переполнена впечатлениями, красками, светом, они рвались наружу…

— Я чувствую себя так, словно я витраж, словно вы можете видеть меня насквозь, и в то же время я живая, теплая… — Она встряхнула головой. — Я чувствую себя… очень странно. Со мной что-то не так?

Он хохотнул:

— По-моему, ты опьянела.

Она покачала головой:

— Не может быть. Я не пила вина.

— Есть более опасные формы опьянения, чем те, что дарит виноградная лоза. — Он положил ее голову себе на плечо. — Отдыхай. Я буду более снисходителен к твоей слабости, чем ты была к моей.

Марианна на секунду напряглась. Она смутно помнила, что по какой-то причине не должна допускать такой близости, но вспомнить эту причину ей не удалось. Она снова прислонилась к нему.

Он подарил ей Минстер! Он подарил ей это чудо.

— Постарайся заснуть. Думаю, что по дороге сюда ты почти не смыкала глаз.

— Я очень на вас злилась.

— Знаю.

— Почему вы это сделали?

— Причуды дурней и пьяниц необъяснимы.

— Это была не причуда.

— Ну что ж! Если хочешь думать обо мне лучше, чем я есть на самом деле, я спорить не буду. Такому закоренелому грешнику, как я, пора уже думать о спасении души и творить как можно больше добрых дел, чтобы уравновесить другую чашу весов.

— Вы… были очень добры.

— Обязательно скажи это Грегору. Может, он не станет меня пороть.

Он не желал говорить серьезно. Может быть, он сделал это в благодарность за тот витраж, на котором она изобразила его мать? Было видно, что он глубоко тронут ее подарком.

Но, в конце концов, какая разница, почему он это сделал. Главное — он подарил ей Минстер, и этот бесценный дар никто у нее не отнимет.

Ей захотелось поделиться с ним своей радостью:

— Вы заметили синие тона? Правда, великолепно?

— Да. — Он погладил ее по голове. — Хотя должен признаться, что смотрел на всю картину в целом и не сумел обратить внимания на отдельные детали.

— Конечно, это трудно. Я сама никогда еще не видела таких гигантских витражей.

— Они лучше, чем Окно в Поднебесье твоей бабушки?

— Нет. Бабушкина работа была лучше, но у нее никогда не было возможности сделать витражи такого масштаба. Семьдесят шесть футов…

— По-моему, тебе лучше бы перестать думать о Минстере, или ты никогда не заснешь. Что бывает после того, как ты проведешь разделяющую линию?

Неужели он запомнил ее объяснения в ту ночь на башне? Все, что помнила она, — это мерцающая чувственность и его мягкий голос в темноте. Сейчас их тоже окружала темнота, и голос его звучал мягко, но теперь он нес ей успокоение, а не опасность.

— Я нарезаю куски стекла с помощью специальных резаков. После этого порошком пемзы я счищаю со стекла верхний окрашенный слой.

— А потом?

— Вам это ни к чему, — нетерпеливо ответила она. — Для вас это не может представлять ни малейшего интереса.

— Поскольку мне бесконечно долго придется жить с дырой в крыше, я хочу убедиться, что ты достаточно хорошо знаешь свое дело.

Он все равно не поймет, говорит она правильно или нет. Но все же она решила сделать так, как он просит: ведь он подарил ей Минстер!

— Я прикрепляю куски стекла к мольберту с помощью растопленного воска и провожу линии для свинцовых скреп. Потом проверяю, как свет проникает сквозь стекло. — Зевнув, она почувствовала, что у нее начинают слипаться глаза. Возбуждение, вызванное впечатлениями этого дня, начало спадать. — Я раскрашиваю стекло, а там, где надо, чтобы стекло осталось белым, наношу серебряную краску. Затем я обжигаю стекло в печи, чтобы закрепить краску, и, наконец соединяю куски и скрепляю их свинцовыми полосками и цементом.

— И Ковентри делал то же самое?

— Мы все это делаем.

— И еще многое. — Марианна поняла, что он догадался, как сильно она все упростила, выпустив самые сложные моменты этого процесса. — Можно мне когда-нибудь посмотреть, как ты работаешь со стеклом? Она снова почувствовала, как в ней шевельнулось беспокойство:

— Нет!

— Почему?

— Это — мое.

— Именно поэтому я и хочу посмотреть.

Она покачала головой, но потом снова уткнулась ему в плечо:

— Мне хочется спать.