Мой жизненный путь

Мой воспитанник получил возможность пройти курс гимназии; я оставался с ним до первого старшего класса. В дальнейшем он уже не нуждался во мне. По окончании гимназии он поступил на медицинский факультет, стал врачом и уже как врач пал жертвой мировой войны. Мать его, относившаяся ко мне, благодаря моим заботам о нежно любимом ею сыне, как верный друг, вскоре последовала за ним. Отец еще раньше покинул землю.

Добрая часть моей юности тесно связана с этой выпавшей на мою долю задачей. В течение нескольких лет каждое лето ездил я с семьей моих воспитанников на озеро Аттерзе, расположенное в горах Зальцкаммергута, и благодаря этому познакомился с чудесной альпийской природой Верхней Австрии. Продолжавшиеся в начале этой моей воспитательной деятельности частные уроки с другими учениками мне пришлось прекратить, и у меня оставалось много времени для личных занятий.

До того, как я поселился в этой семье, мне редко приходилось принимать участие в детских играх. Случилось так, что "пора игр" наступила для меня только тогда, когда мне было уже около двадцати лет. Я должен был научиться играть, чтобы уметь руководить играми. И я делал это с большим удовольствием, и думаю даже, что в своей жизни играл не меньше других людей. Однако то, что в этом направлении обычно совершается до десятилетнего возраста, я прошел в период от двадцати трех до двадцати восьми лет.

На это же время приходятся мои занятия философией Эдуарда фон Гартмана[44]

. Я изучал его "Теорию познания", которая вызывала во мне непрекращающийся протест. Для меня было совершенно неприемлемым мнение, согласно которому истинная действительность, как бессознательное, лежит по ту сторону переживаний сознания, а эти последние суть не что иное, как нереальное, образное отражение действительности. Этому я мог противопоставить мнение, что благодаря внутреннему усилению душевной жизни переживания сознания могут проникать в истинную действительность. Мне было ясно, что в человеке раскрывается божественно-духовное, если человек благодаря своей внутренней жизни делает возможным это откровение.

Пессимизм Эдуарда фон Гартмана казался мне результатом неверной постановки вопроса о человеческой жизни. Я воспринимал человека как существо, цель которого почерпнуть из своего внутреннего источника то, что наполняет жизнь, принося ему при этом удовлетворение. Если бы человеку, говорил я себе, с самого начала была предуготована мировым порядком "лучшая жизнь", как мог бы он дать этому источнику в себе излиться в поток? Внешний мировой порядок достигает такой стадии развития, при которой вещи и факты наделяются им добром и злом. И тогда существо человека пробуждается к самосознанию и продолжает ведущее к свободе развитие не от вещей и фактов, а только от источника бытия. Уже сама постановка вопроса о пессимизме и оптимизме была направлена, как мне казалось, против свободного существа человека. Как мог бы стать человек, часто говорил я себе, свободным творцом своего высшего счастья, если внешним мировым порядком ему была бы предопределена некая мера счастья?

В то же время "Феноменология нравственного сознания" Гартмана привлекала меня. Я увидел, что нравственное развитие человечества рассматривается в ней при помощи эмпирического наблюдения. Умозрительная мысль направлена здесь не на лежащее за сознанием неизвестное бытие, как это происходит в гартмановской теории познания и метафизике, а на то, что может переживаться в его проявлении как нравственность. Мне было ясно, что никакое философское умозрительное рассуждение, если оно желает приблизиться к истинно действительному, не вправе выходить за пределы явленного. Явления мира сами раскрывают это истинно действительное, как только сознательная душа подготовит себя к их пониманию. Тот, кто доводит до сознания лишь чувственно воспринимаемое, может искать истинно сущее по ту сторону сознания; тот же, кто постигает духовное в созерцании, говорит о нем в познавательно-теоретическом смысле как о лежащем по сю сторону, а не как о потустороннем. Взгляды Гартмана на нравственный мир вызывали у меня симпатию, потому что, оттесняя потустороннюю точку зрения на задний план, он придерживается здесь наблюдаемого. Я стремился достичь такого познания сущего, когда сами феномены раскрывают свою духовную сущность именно через углубление в них, а не при помощи размышления о том, что лежит "за" феноменами.