Мой знакомый медведь. Зимовье на Тигровой. Дикий урман

На шершавых, темных ладонях Федора лежало немного ягод, небольшая долька сушеного карася и совсем маленький, как спичечный коробок, кусочек мяса.

— На таком пайке до весны не дожить.

— Известно, не дожить…

— А это зачем? — Росин кивнул на нетолстое бревно, которое Федор приволок в избушку.

— Рожон сладим.

Первый раз видел Росин, как у Федора не ладилась работа. То с одной, то с другой стороны прилаживался он выстругивать рожон, но везде в этот раз было ему неудобно.

«Неужели медленная голодная смерть? — думал Росин. — Ведь даже при самой жесткой экономии не дотянуть до весны… — Он посмотрел на свои помороженные, еще незажившие пальцы. — И за тетиву не возьмешься… А вообще-то сейчас и с ружьем бы бродить не просто… Что же делать? Как нарочно, невыносимо хочется есть». Росин сидел на нарах, обхватив руками ноги.

— Давай порежу.

— Руки бередить?.. Сам управлюсь.

Управился Федор только на другой день. На верхушке бревна вырезал три длинных острых зуба. Средний намного длиннее крайних.

— Как, ладно получилось?

— Кажется, хорош. Я ведь рожон только в книжках видел. Ты-то как думаешь, попадет?

— Пришла бы только. На этот вот длинный зуб приманку насадим, прыгнет за ней и угодит лапой меж зубьев. Повиснет — уж не сорвется.

К вечеру трехзубый столб вморозили в яму возле лабаза. На длинный, острый как кинжал зуб насадили крупного карася. «Попадет росомаха, — радовался Росин, — тогда на первое время еды хватит! А там что-нибудь придумаем… А может, пару поймаем?»

— Федор, а может, их две было? Неужели одной столько растащить?

— Она оленя за ночь разгрызет и по урману распрячет. А то готовое не растащить!

Ночью Росин вдруг проснулся и резко приподнялся на локтях. Прислушался… Сел на нары. Чуть пощелкивали дрова в чувале, ровно дышал во сне Федор.

Тресь! — раздалось на улице.

Росин спрыгнул с нар, толкнул дверь и, вглядываясь в темноту, старался рассмотреть рожон.

— Почто бегаешь посреди ночи?

Федор приподнялся с нар.

— Шум какой-то был, думал, росомаха попалась.

— Спи. Лесины на морозе колются.

Наутро ни у лабаза, ни у рожона никаких следов. Не появилось их ни на второй день, ни на третий.

— Наверное, она совсем не придет. Запасов у нее хватает… Чего же делать будем, Федор?

Глава двадцать шестая

Федор нанизал трубчатую косточку на длинную, срезанную с ремня сыромятную полоску.

— Как петля захлестнется, костяшка как раз ему супротив зубов придется, — пояснил он Росину.

— А ты уверен, что заяц попадет в такую грубую петлю? — усомнился Росин.

— Попадет. Надо только на поляне ставить. По чистому ночью он ходко идет, не смотрит.

Забрав петли, Федор ушел в урман… Но вскоре вернулся обратно.

— Нету зайцев. Рысь посбирала. След ее видел. — Федор бросил петлю под нары. — По-другому еду промышлять надо. Слопцы, что ли, порасчистить. Может, кто на рябину приманится.

— А если не приманится?

Не отвечая, Федор запахнул шкуру, взял нож и вышел из избушки.

— Вот это варить будем, — сказал он, вернувшись, и положил на стол желтую, промерзшую кору березы.

— Ты за этим ходил? — удивился Росин. — Это, пожалуй, все равно что пень варить. Вон, возьми у чувала и вари. За ним, по крайней мере, ходить не надо.

— Ели люди. И мы поедим. — Федор изрубил кору на мелкие кусочки, насыпал пригоршнями в горшок, залил водой и поставил на пылающие жаром угли.

— Сейчас бы такой чугунок картошки с огурчиками или грибочками, — вздохнул Росин. — Хоть раз бы поесть по-настоящему.

Федор взял деревянную ложку и помешал в горшке. Избушка наполнилась запахом пареных веников.

— Ну что, может, готово? — спросил Росин.

— Да вроде размякло, попробуй.

— Нет уж, ешь первый… Впрочем, давай!

Росин зачерпнул желтую, распарившуюся пищу, попробовал и тут же чуть не бросил ложку.

— Нет, такую пищу я не переварю.

Федор взял ложку и, не пробуя, принялся есть.

— Ешь, переваришь. В мужицком брюхе долото сгниет.

— От муки из корневищ опухать начали, а от этой каши совсем ноги протянем.

— Это с голодухи пухнуть начали, а не от муки. Не худо бы такой муки поболе…

В углу избушки стоял глиняный горшок с зеленоватым пахучим настоем сосновых веток. Каждый день Федор выпивал кружку и заставлял пить Росина.

— Пей, не вороти нос, цингой еще заболеть не хватало.

И Росин тоже понемногу пил этот смоляной горький настой.

Зато другое противоцинготное лекарство он мог бы принимать хоть килограммами. Да Федор выдавал только по щепотке. Это были вкуснейшие сушеные ягоды черной смородины…

Т-ррр, т-ррр — донеслось из тайги.

Росин приоткрыл дверь. Неподалеку на верхушке дерева сидел большой черный дятел. Он посмотрел по сторонам и опять: р-ррр! — забарабанил клювом по стволу так, что головы от быстрых движений почти не видно.

— Ну вот, Федор, — торжествующе сказал Росин, — значит, весна не за горами — дятел забарабанил!

Снаружи снова донеслась резкая громкая трель.

— Ишь разбарабанился, будто и впрямь весна. Какое же нынче число?

— Да еще только пятнадцатое февраля… Пятнадцатое февраля, — в раздумье повторил Росин.

«В середине февраля у Василь Васильевича персональная выставка. Интересно, как ее примут?»