Моя карта мира

      Проснувшись поутру, мы осознали, что навсегда оказались пленниками этого завороженного леса – мы отменили все запланированные заранее маршруты и остались в этом отеле на две недели. А дальше уже пошло-покатилось – помню, мы как-то решили разрушить чары и провести отпуск в каком-то другом райском местечке, но ничего хорошего из этого не вышло, - непрерывно шел проливной дождь, ребенок заболел, хозяйка нас возненавидела, - словом, чары оказались сильнее нас.

      Я попыталась откупиться от заклятья, написавши роман  «Ведьма и парашютист», с закрученным сюжетом которого я бы ни за что не справилась без чертей, но этого оказалось мало. Моя попытка выскочить из  зачарованного плена, удравши в Англию с романом «Полет бабочки», завершилась покорным возвращением в милый моему сердцу лес в романе «Дорога на Сириус».

      И тогда я поняла, что выхода нет, смирилась и огляделась вокруг. Кто они, мои немецкие соседи, обитатели нарядных, утопающих в цветниках домов? Может быть, крестьяне – ведь деревенские жители, не так ли? Ведь в свинарнике возле замка Вилленштейн хрюкают свиньи, а в поле за околицей  топорщится  овес и пасутся ленивые рыжие коровы. Нет, не выходит - наши дамы с модными прическами и накладными ногтями никак не тянут на крестьянок. Значит, горожане? Тоже не выходит – нет в них этой свойственной горожанам стремительной напряженности, этого постоянного стремления перепрыгнуть через время. Они беспечно болтают в супермаркете с кассиршей, в то время, как небольшая  очередь терпеливо пережидает, когда исчерпается начатая тема беседы.

      Мне помогла беззастенчивая реклама одного из здешних ресторанов, сообщающая, что он гордится своей «добротной бюргерской кухней». Вот оно, заветное имя - бюргеры! Пренебрегая привычной ругательной коннотацией этого слова, я догадалась: здешние жители – бюргеры и бюргерши! Причем они нисколько этого не стесняются! Как не стесняются свисающих с их балконов пышных кустов алых и розовых гераней. А нас с детства приучили, что герань – отвратительный символ мещанства.

      Может и впрямь, на бедном подоконнике жалкой комнаты в коммунальной квартире горшок с геранью символизировал нечто отвратное комсомольским сердцам наших родителей. Но здесь, в зеленом обрамлении сосновых ветвей, прозрачные гирлянды розовых цветов чудо как хороши. А ведь вовсе не просто сохранять эти кусты из года в год. Герань не переносит зимнего холода, а значит нужно с наступлением осени снимать с крюков висячие горшки, упаковывать их, каждый отдельно, в нейлоновый мешок с проколотыми дырочками для дыхания и увозить на тележке в специально приспособленный для них погреб, где они будут зимовать, подвешенные на крюках под потолком. Это нелегко – снять, перевезти, упаковать и снова подвесить десятки горшков с геранью, но здешние  бюргерши не боятся физической работы, они не жалеют сил ни на мытье лестниц и тротуаров, ни на уход за геранями.

      Но это не значит, что им чужда жизнь духа. Прошлым летом нам на глаза попалось объявление, приглашающее в католическую церковь – а у нас их две, есть и протестантская! – на концерт местного хора, исполняющего  негритянские Спиричуалз. Мы вспомнили, как несколько лет назад в Париже были потрясены этими Спиричуалз в оригинальной интерпретации негритянской капеллы, и решили пойти послушать, как с этим справятся  «свои». Не забывая при этом, что слово Спиричуалз означает «духовные песнопения».

      Мы пришли за несколько минут до начала – обширная церковь была полным полна, яблоку негде упасть. На сцене выстроился хор – женщины в белых блузках, мужчины в белых рубахах. По бокам сцены устроились музыканты – тоже в белом. Я вгляделась в парадно причесанных певцов и певиц  и ахнула – среди них было полно моих знакомых, которых я  даже не подозревала в музыкальных склонностях. Пока я удивлялась, дирижер взмахнул палочкой, и полнолицая Изольда, хозяйка винного магазинчика, по совместительству торгующего овощами и могильной землей, задала тон мощным контральто:

«У меня есть крылья, есть крылья, есть крылья!»

Я знакома с нею много лет, я иногда покупаю у нее яблоки и органическую картошку, но никогда  бы не подумала, что у нее есть крылья, они так не вяжутся с ее плотной фигурой и круглым, как луна, лицом. Начисто отрицая мои сомнения, вслед за Изольдой слаженно вступили сопрано, среди которых я заприметила миловидную буфетчицу из бассейна и страхолюдную кассиршу из супермаркета:

«У всех детей Божьих есть крылья, есть крылья!».

У всех, так у всех – грянули мужские голоса: сперва басы, низко-низко, потом баритоны чуть повыше, а уж напоследок над ними совсем высоко, почти достигая небес, взвились тенора:

«Я прилечу на небо и расправлю крылья,

расправлю крылья, расправлю крылья,

И буду кружиться над Божьим миром,

над Божьим миром,

над всем Божьим миром!».                                                                                                                                                               

После музыкальной паузы Изольду оттеснила парикмахерша Райнгильда, похожая на взъерошенную курицу в белой блузке. Однако наперекор этому злосчастному сходству она вовсе не закудахтала, а извлекла из глубин своей куриной грудки протяжный чарующий звук: