Моя карта мира

 При желании в их боевой песне можно различить отдельные слова: «Долой праздник святого Мартина! Долой праздник святого Мартина!» - скандирует слаженный гусиный хор.

Но гусиной решимости хватает ненадолго. Сперва один гусь отвлекается и, наклонив шею, щиплет какую-то травинку , мелькнувшую среди стеблей, за ним второй, и вот уже весь боевой отряд, позабыв о своих гражданских правах, растекается по берегу ручья в поисках лакомого кусочка.

Демонстрация протеста заканчивается ничем, бунт рассасывается сам собой, и ничто уже не помешает хозяину испечь бунтовщиков в день святого Мартина.

Любопытство заставило нас специально отложить дату отъезда, чтобы попробовать этого пресловутого гуся. Хоть цена одной порции была неправдоподобно высока, место за столиком требовалось заказать заранее – а то ведь могло и не достаться!

У входа в ресторан мы встретили несколько знакомых пар, которые при виде нас неизменно радостно восклицали:

«И вы тоже пришли попробовать нашего знаменитого гуся?»

Было ясно, что они воспринимают наш приход как комплимент немецкой культуре – даже наше присутствие на концерте «Спиричуалз» их так не восхитило: может быть потому, что «Спиричуалз»  все же дитя хоть и прекрасное, но не родное, а американских негров.

Зал был набит до отказа, и все с нетерпением следили глазами за колченогими официантками, разносившими гусей святого Мартина. Мы тоже следили, предвкушая. Наконец перед каждым из нас поставили тарелку, на которой возвышалось нечто ломкое, темно-коричневое, украшенное парой крупных, размером в теннисный мяч, плотных мучных клецок, погруженных в разваренную до состояния каши красную капусту. Я ткнула коричневое ножом, оно хрустнуло и распалось на две части, внутри которых в яблочном пюре томились распаренные каштаны.

На мой вкус гусиное мясо было перепечено, капуста и яблоки передержаны, а клецки просто несъедобны, но все остальные посетители ресторана были в восторге. Они с таким наслаждением разминали высококалорийные клецки в красной капустной жиже, что я не решилась отставить тарелку нетронутой. Тем более, что сидящие поблизости приятели по плавательному бассейну то и дело озирались на нас и спрашивали, не сомневаясь в ответе: «Не правда ли, потрясающе вкусно(вундершон?)».

И мне вспомнилось, как мы слушали в Берлинской опере Вагнеровскую «Валькирию» - когда я попыталась шепотом рассказать Саше подробности сюжета, весь зал обернулся и посмотрел на нас с великим гневом. Они просто сверлили нас ненавидящими взглядами, так что я, оставив идею просветить Сашу на месте, еле слышно прошелестела: «Тише! Еще одно слово, и нас отправят в Освенцим прямо из зрительного зала».

С тем же чувством опасности я принялась расчленять малоаппетитного гуся, понимая, что своим отказом его есть могу оскорбить чувства сидящих вокруг меня служителей культа Святого Мартина. Я, почти задыхаясь, запихивала в рот тугоплавкие клецки, представляя, как мои любезные приятели, заметив тарелку с недоеденным лакомством, глубоко оскорбятся и выбросят меня из зала в ноябрьскую грязь, намытую дождем под баллюстрадой лебединого озера. Причем им нисколько не будет стыдно, потому что у каждого из них в груди есть арфа, есть арфа, есть арфа... 

РУССКАЯ ЗЕМЛЯ, ТЫ УЖЕ ЗА ХОЛМОМ 

  

            В Екатеринбург, в девичестве Свердловск, мы прилетели на рассвете июньского дня2002 года. Летели мы из Москвы, о которой после двадцати лет разлуки ничего нового рассказать я не могу, кроме того, что там все говорят по-русски, даже милиционеры. Впрочем, к этому чуду можно еще добавить, что в Москве живут героические женщины. Не взирая на то, что в городе слишком много подземных переходов без эскалаторов, почти все женщины любого возраста ходят там в модельных лодочках на высоченных шпильках, таща в руках тяжеленные сумки с продуктами.

Однако, какой бы ни была Москва, она никак не подготовила нас к встрече с Екатеринбургом. Там, правда, тоже все говорили по-русски, но этим, пожалуй, сходство исчерпывалось. Я не встретила там ни одной женщины, даже самой что ни на есть юной, в лодочках на острых шпильках. Да практически ни одной по настоящему нарядной женщины. Зато в отличие от Москвы о Екатеринбурге можно рассказывать и рассказывать.

Можно начать с аэропорта, куда прибыл в то июльское утро наш московский Боинг. Щурясь от сияния только что взошедшего, очень юного и ретивого, солнца, мы спустились по трапу на идиллически тихую зеленую лужайку, на которой не было ни одного самолета, кроме нашего. И, притаптывая девственно-зеленую травку,  побрели с чемоданами в руках к возвышающемуся невдалеке зданию,  на стене которого красовалась схема полетов из Свердловска во все концы земного шара. Начерченные золотой краской прямые лучи выходили из сердцевины схемы по всей окружности, достигая Лондона, Парижа, Чикаго, Пекина, Иоганнесбурга и Калькутты. Простирающееся вокруг травяное поле, явно не тронутое самолетным шасси, никак не подтверждало правдивости горделивой схемы.