Моя коллекция

— Отличная! У нее было прекрасное меццо-сопрано.

— А отец Ларисы жив?

— Ну что ты! Он умер давно, еще до смерти матери.

— Значит, она сирота? — начал я сужать круги.

— Конечно! Круглая! И поэтому она была так привязана к этому коту!

Рыбка сама стремительно приближалась к крючку. Теперь нужно было подвести ее поближе.

— Ты говоришь, что она была очень расстроена?

— Это не то слово! Она рыдала у меня на плече!

— Рыдала? Это ужасно!

— Да, рыдала. Она сверхэмоциональна и вообще истеричка.

— Да, — с тяжелым вздохом сказал я, — дела… Что же делать?

— Не знаю. Конечно, Муркиса жалко, но, наверно, придется отдать…

Рыбка клевала. Пора была подсекать.

— Ты говоришь, она уже месяц на седуксене?

— Да. И каждую ночь плачет.

— Ну что же, — сказал я со вторым тяжелым вздохом. — Круглая сирота, истеричка, сидит на седуксене… Ничего не поделаешь, надо отдавать.

— Надо отдавать, — как эхо, отозвалась Лена.

— Утешить сироту…

— Утешить, — сказала Лена, и глаза ее увлажнились.

— За пятьсот долларов! — рванул я удочку!

Лена тупо посмотрела на меня, как бы сквозь стекло, потом гордо выпрямилась и изрекла:

— Друзей не продают!

Потом подумала и добавила:

— А ты знаешь, что она мне предложила напоследок?

— Не знаю, — ответил я, как-то сразу утратив интерес к вопросу.

— Она сказала: «Пока вы с Левой будете решать, зовите его с сегодняшнего дня Пушком. Пускай привыкает».

— Ну вот еще! — возмутился я. — Никаких Пушков! Ишь, чего захотела! Муркис останется Муркисом. Это принципиально! А уж если хочет Пушка, тогда еще плюс сто долларов! И ни цента меньше!

Лена грустно на меня посмотрела, схватила Муркиса в объятия, трижды поцеловала между ушами и унесла в другую комнату.

Как мы с Леной на выставку Сморгона ходили

Пришли мы в музей-квартиру Пушкина, надели мягкие тапочки в вестибюле и подошли к кассе. Предъявили свои удостоверения. Строгая девушка — бледная курица — подняла глаза и сухо объяснила:

— У нас индивидуального прохода нет. Только с организованными экскурсиями. Придется вам купить билеты.

— Нам не к Пушкину. Нам к Сморгону.

— К Сморгону? — удивилась девушка и похорошела лицом. — Тогда пожалуйста! О чем речь! Проходите! Это пожалуйста! Это бесплатно!

В зале нас встретила охранная старушка и потребовала билеты.

— Мы к Сморгону.

— К Сморгону? Ага! — как-то злорадно сказала старушка, вроде бы уличив нас в чем-то неприличном.

— К Сморгону. Значит, к Пушкину не пойдете, — уточнила она.

— Не пойдем.

— Тогда только четыре зала. А дальше вам нельзя.

— Мы поняли.

— Потому что дальше — пушкинские залы, — подытожила старушка, — а у вас билетов нет.

— Нет, — сознались мы. — Но нам к Пушкину не надо. Мы и не пойдем.

— Потому что у вас билетов нет! — припечатала старушка, утвердив себя окончательно.

Начали мы смотреть. Живопись удивила. В скульптуре Сморгон резкий, дерзкий, декларативный, грубый, а в живописи — приглушенный, туманный, поет полушепотом и в задушевность тянет, цветом играет сдержанно, как бы боится крикнуть… «Горицкий монастырь» — красиво, «Горицы» — хорошо, остальные — по-разному.

Автопортретов навалял штук восемь. И все похожи. И все разноцветны. И опять же, вполголоса. То ли Ниссенбаум на него влияет, то ли от Роттенберга не уйти.

В другом зале — бронзовая фигурка Ахматовой хороша. А на стенке литография — Анна Андреевна в возрасте. Свеча, старинные обои, ожерелье… Посмотрели мы с Леной раз, посмотрели два, посмотрели три и признали: а ведь красивая вещь! И зря мы ее тридцать один год в кладовке держали!

Тут мы заметили, что старушка за нами по пятам ходит. То ли боится, что мы сопрем что-нибудь, то ли бдит, чтобы мы без билетов к Пушкину не сиганули. Потому что не могут же нормальные люди вот просто так придти на эту выставку. Наверняка у них что-то иное на уме.

Лена моя увлеклась, стала мне доказывать, что в каждом скульптурном Пушкине автопортрет Сморгона просвечивает.

Я говорю:

— Да что ты! Он, конечно, с самомнением, но не полный же псих!

— А вот, посмотри! — и стала руками показывать: ладошки растопырила, рамочку из пальцев состроила, верх и низ прикрыла, маску оставила, а из рамки — и правда, Сморгон торчит!

Тут старушка коршуном налетела:

— Руками трогать? Да вы что? Вы что, в музее не бывали? У нас не полагается руками! Хоть вы, как я вижу, родственники, но все равно руками нельзя!

Я подумал: какой же я Пушкину родственник? А потом догадался — автору! Тогда другое дело. Все в порядке. И на старушку с уважением посмотрел: зрительная память у нее — будь здоров!

Перестали мы родственника руками лапать, дальше пошли.

А дальше темперный Пушкин — целая серия. И от этой серии как-то на душе тепло стало. Пушкин-то, оказывается, — человек. Не только классик мировой литературы. Он и на канапе любил поваляться, и выпить был не дурак. А Наталья сидит рядом со своей красотой, как кукла, про Дантеса мечтает, а к Пушкину равнодушна. Стерва.

Рядом портрет из разноцветной бронзы, тоже интересный — Пушкин весь в дырках. Наверное, после дуэли. А на стенке большой белый, мягко вылепленный, без единой дырки. И тоже Пушкин.