Читаем Моя купель полностью

Пока Михаил Захарович уточнял обстановку по карте и на местности, я вместе с Ладыженко взял группу автоматчиков из резервной роты и решил добраться до железнодорожного полотна, что огибает аэродром с южной стороны. Ползем между рельсов, Ладыженко впереди. Руки у меня заняты: в правой — автомат, в левой — ракетница. Когда в воздухе появится девятка наших штурмовиков, взаимодействующая с полком, я должен красной ракетой указать летчикам направление атаки. Задача нетрудная, однако противнику удалось заметить продвижение нашей группы, и дело усложнилось.

Пулеметные очереди хлещут по рельсам. Сталь сухо звякает, грозно предостерегая: не поднимайся, над тобой пули.

Добравшись до стрелочного поста, мы стремительным броском перемахиваем через развалины моста и закрепляемся на бугре. Перед глазами взлетное поле. Кругом пальба, взрывы... Центр аэродрома не тронут. Немцы берегут его для взлета, наши артиллеристы — для посадки самолетов. Аэродром надо немедленно захватить: здесь стоят, как показали пленные, самолеты начальника генштаба Кребса и бронированный «юнкерс» Гитлера. Я не верил этому, но когда допросил помощника коменданта аэродрома, которого взяли в плен на рассвете, то еще раз услышал:

— Да, здесь есть один самолет фюрера. Он стоит в полной готовности для взлета.

— Неужели он уйдет от нас? — допытывался Ладыженко. — Может, он уже к самолету подходит...

Я вдруг поверил, что именно сейчас, сию минуту Гитлер спешит к своему самолету...

Над головой загудели моторы девятки штурмовиков. Они шли так низко, что я не успел указать ракетой направление атаки. Немецкие зенитки открыли огонь. Но что это? Один из штурмовиков стреляет по зенитчикам, а другие, не разворачивая своих машин на штурмовку целей, идут на посадку прямо в центр поля. Они, вероятно, считают, что мы уже захватили аэродром, и потому так смело приземляются. Что делать?

В эту минуту к нам пробрался подполковник Мусатов.

А на аэродроме началось что-то невероятное. Вдоль бетонированных взлетных полос понеслись наши танки, да на такой скорости, словно им пришла пора подниматься в воздух. Девятка штурмовиков, приземлившись, вступила в наземный бой, открыв огонь из пулеметов и пушек по крышам ангаров, где засели фашистские пулеметчики.

Мусатов спокойно наблюдал за происходящим: наши отряды действуют скрытно; мелкие штурмовые группы оттесняют немецкую охрану от главного здания. Один танк с десятком автоматчиков слишком отклонился влево, и Мусатов подал ему команду по рации:

— Соловьев, Соловьев, держись правей!..

Схватка кончилась так же неожиданно и быстро, как и началась: гарнизон аэродрома капитулировал.

— Вот уж действительно огнем и колесами, винтом и гусеницами помогают пехотинцам все рода войск! — сказал Мусатов, когда мы вошли на площадку аэродрома.

На утро 26 апреля было назначено начало штурма центральных районов Берлина.

Нашему полку придали еще один батальон танков. Ночью мы должны провести разведку боем. Фашисты вдруг стали сопротивляться с возрастающим упорством, в плен не сдаются и не отступают. Почему это случилось? Что произошло? Ответить на эти вопросы помог немецкий чиновник главного телеграфа, которого привели разведчики.

— Советские войска уже окружили Берлин, — сказал он. — Огненное кольцо замкнулось, отходить некуда, ворота на запад закрыты. Теперь у нас осталась единственная надежда на спасение: задержать русских на оборонительном поясе центральной части Берлина, сражаться на этом рубеже до последнего патрона и ждать чуда, которое должно обязательно свершиться. Сам фюрер ждет его, он не покинул Берлин. Вам не прорвать этот пояс...

— Ну что ж, посмотрим, — ответил на это Мусатов.

Ровно в двенадцать часов ночи начался штурм. Танки с полного хода таранным ударом врываются во двор огромного, на целый квартал, дома, обороняемого фашистами. В пролом устремляются мелкие штурмовые группы. Увлеченные успехом, гвардейцы таким же приемом овладевают еще одним кварталом.

Рядом со мной Ладыженко. Проскакиваем с ним в горловину прорыва вслед за танками, не пригибаясь: в темноте противник не может вести прицельного огня.

Во дворе шестиэтажного дома мы догоняем танк. Слышится голос старшины группы обеспечения:

— Здесь будет пункт боепитания.

— Товарищ старшина, пяток гранат можно? — просит его Ладыженко.

— Пяток многовато, товарищ комсорг. Экономить надо.

Старшина сует ему в руки две гранаты.

— И только?

— Больше не могу.

Бежим по лестнице. Под ноги попадает что-то мягкое. Вбежав в комнату, я снова чуть не упал. На полу вражеские трупы. Это работа Файзулина. Здоровенный черноусый гвардеец Файзула Файзулин, опередив нас, уложил тут нескольких фашистов.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Колчак. «Преступление и наказание» Верховного правителя России
Адмирал Колчак. «Преступление и наказание» Верховного правителя России

Споры об адмирале Колчаке не утихают вот уже почти столетие – одни утверждают, что он был выдающимся флотоводцем, ученым-океанографом и полярным исследователем, другие столь же упорно называют его предателем, завербованным британской разведкой и проводившим «белый террор» против мирного гражданского населения.В этой книге известный историк Белого движения, доктор исторических наук, профессор МГПУ, развенчивает как устоявшиеся мифы, домыслы, так и откровенные фальсификации о Верховном правителе Российского государства, отвечая на самые сложные и спорные вопросы. Как произошел переворот 18 ноября 1918 года в Омске, после которого военный и морской министр Колчак стал не только Верховным главнокомандующим Русской армией, но и Верховным правителем? Обладало ли его правительство легальным статусом государственной власти? Какова была репрессивная политика колчаковских властей и как подавлялись восстания против Колчака? Как определялось «военное положение» в условиях Гражданской войны? Как следует классифицировать «преступления против мира и человечности» и «военные преступления» при оценке действий Белого движения? Наконец, имел ли право Иркутский ревком без суда расстрелять Колчака и есть ли основания для посмертной реабилитации Адмирала?

Василий Жанович Цветков

Биографии и Мемуары / Проза / Историческая проза