Моя любимая дура

Женщина села на освободившееся рядом со мной место, перекрестилась и полезла в сумочку за пудреницей. Грузный мужчина не без труда протискивался по узкому проходу, наступал кому-то на ноги, задевал руками головы, причиняя беспокойство всем, кто оказывался на его пути. Но он не извинялся, не пытался передвигаться аккуратнее, и его нездоровое лицо вовсе не выражало чувства неловкости; скорее он испытывал некоторое мстительное удовольствие, будто пассажиры были виноваты в том, что их среда выдавила из себя столь бесцеремонную и наглую гражданку. Наконец он занял место, которое по билету принадлежало мне, и еще долго устраивался в кресле, испортив настроение своим соседям с четырех сторон.

Я снова закрыл глаза. Если мамаша надеется найти в моем лице собеседника, то придется ее разочаровать. Я буду вести себя так, чтобы к концу полета в ее душу закралось подозрение, что я – труп. Я не открывал глаза и не подавал признаков жизни до тех пор, пока самолет не взлетел. Моя соседка не оправдала моих худших опасений. Она не проявляла ко мне никакого интереса и читала помятую книжку, страницы которой лежали в мягкой обложке, как денежные купюры в портмоне. Через час стали разносить еду. Пассажиры поедали холодный рис с куриными косточками с таким аппетитом, будто голодали несколько дней кряду. Моя соседка, поднявшись на ноги, высмотрела своего сыночка и громко спросила у него:

– Ты все скушенькал, зайчишка? Все?.. Ешь все, я тебе сказала! И кашу тоже! Хватит в окошко смотреть, уже нос себе отморозил! Если не съешь кашу, я тебе, паразит, устрою, когда прилетим! Про качели можешь забыть сразу, дрянь такая!

Кто-то подавился. В иллюминаторах, покрывшихся узором из кристалликов льда, темнело. Стюардессы повезли по проходу тележку, собирая использованные пластиковые тарелки и вилки. Многим пассажирам приперло в туалет, и в проходе выстроилась длинная колонна, разделенная пополам тележкой. С одной стороны стояли те, кто уже посетил туалет и хотел вернуться на свои места, а с другой – те, кто еще не облегчился. Кое у кого терпение подходило к концу. Об этом можно было догадаться по своеобразной позе, выражающей скрытое страдание и напряжение.

Самолет пошел на снижение. Защелкали пряжки привязных ремней. Я думал о том, что слишком перестраховался и создал запас времени, который мне оказался не нужен и от которого придется как-то избавляться. Пока выйду из самолета, возьму такси, найду гостиницу и устроюсь в ней, пройдет пара часов. Поужинаю – еще час. А чем занять себя в чужом незнакомом городе в этот тоскливый вечер? Одиночество и неопределенность угнетали меня. Грустно, когда рядом нет надежного друга, нет человека, с которым, как в спортивной команде, прешь к конечной цели. Когда-то таким другом была для меня Ирина. Именно другом – ни больше ни меньше. Я не видел в ней женщины, точнее, не хотел видеть. Так мне было удобнее.

Самолет коснулся колесами посадочной полосы, задрожал, завыл тормозным реверсом. Пассажиры поблагодарили экипаж жиденькими аплодисментами. Стюардесса, вооружившись микрофоном громкоговорящей связи, стала убеждать всех оставаться на своих местах до полной остановки двигателей. Ей подчинились, но ненадолго. Стоило какому-то нетерпеливому пассажиру подняться с кресла, как, следуя его примеру, вставали другие – начиналась цепная реакция. Голос стюардессы, несмотря на усилитель, потонул в галдеже, захлопали крышки багажных ящиков, над рядами кресел замелькали сумки, куртки и кейсы, замерцала искорками пыль.

У меня времени было в избытке, я не торопился и продолжал сидеть. Стюардесса стояла в проеме, завешенном тканевой шторкой, с микрофоном в руке и здорово напоминала театрального конферансье. Уже невозможно было разобрать, что она говорила. Здесь, на земле, после удачной посадки, власть экипажа заканчивалась. Летчикам уже не дано повлиять на судьбы людей. Они сами распоряжались своими жизнями. Я думал, что толпа пассажиров ринется в проем и сметет хрупкую стюардессу, но тут вдруг в салон ворвался один из пилотов. Что это пилот, я понял по его синему кителю с погонами и золотистыми шевронами. Он выхватил из руки стюардессы микрофон и с неожиданной злостью рявкнул:

– А ну сели все на свои места! Я кому сказал?! Подчиняться мне, командиру самолета! Пока не дам команды идти на выход, с кресел не вставать! Вещи не брать! Сидеть молча на своих местах! Кто не подчинится, будет иметь бледный вид!

Я часто летал, но мне еще ни разу не приходилось быть свидетелем такого милого общения командира самолета с пассажирами. Вот ведь как допекли экипаж, что даже пилот на крик сорвался! Противиться авторитету самого главного человека на борту никто не стал. Люди вернулись на свои места. Проход освободился. В салоне стихло.

– Вот так, – добавил пилот, убедившись, что его приказ выполнен. Он вышел, плотно задернув за собой шторки. Стюардесса, словно надсмотрщица в женской колонии, встала в проходе, широко расставив ноги и заведя руки за спину.