Моя любовь, моё проклятье (СИ)

Затем короткая передышка: завтрак. Женщина не соврала — сегодня поварёшкой орудовала другая раздатчица. Без разговора она плюхнула каши и Сашке, и Полине, и всем, кто хотел. Сашку кормить приходилось с ложки и уговорами, сама же Полина набросилась на клейкую сероватую субстанцию с волчьим аппетитом и съела всё до капли.

Когда пришло время обхода, оказалось, что и лечащий врач у них теперь другой. Не Яков Соломонович, к которому она уже привыкла, а женщина, грузная, медлительная, с усталым лицом и потухшими глазами. Вопросы свои она задавала вяло, осматривала так же.

Полина разочаровалась — казалось, этой снулой тётке и дела нет до маленьких пациентов вообще, и до Сашки в частности.

— Что она как не живая? — спросила Полина соседок после осмотра.

— А что, она скакать должна? Она, вообще-то, сегодня в ночь дежурила, устал человек, непонятно, что ли? — ответила с упрёком храпунья. — И кстати, сегодня твоя очередь мыть палату.

— Да, уборщица здесь моет только коридор, туалет и платные палаты, — подключилась с пояснениями вторая соседка. — А в палатах чистоту поддерживают мамочки. Обычно мы моем полы сразу после сончаса.

— Угу. Ведро и тряпка вон, — кивнула храпунья на раковину в углу.

На Полину она смотрела с превосходством, словно будучи местным старожилом, имела какие-то особые полномочия и привилегии.

— Угу, — отозвалась Полина, — только тыкать не надо.

— Что?

— Ко мне на «вы», ясно?

— Пфф, подумайте, какая цаца, — фыркнула храпунья. — А кланяться перед вами не надо?

Полина пропустила издёвку мимо ушей, не хотелось ей, чтобы Саша, да и остальные дети, вмиг заинтересовавшиеся их разговором, наблюдали ссору взрослых женщин. Однако ссора меж ними всё-таки вспыхнула.

После обеда, которым добрая сменщица накормила всех желающих, пока Полина мыла посуду, Сашка приметила на полу, рядом с тумбочкой игрушку — жёлтого резинового кота. Вот из-за этого кота и разгорелся сыр-бор.

Сашка подняла его, хотела поиграть, наверное, но сынишка храпуньи, Юрасик, мелкий, белобрысый, вёрткий, как мышонок, мальчик, поднял вопль. Кинулся отнимать свою игрушку, да так рьяно, что сбил Сашку с ног. Оба ребёнка зашлись в плаче.

Полина перепугалась — нельзя Сашке плакать, а резких движений тем более надо избегать, — принялась её утешать, еле успокоила. А уж потом они обменялись с соседкой взаимными упрёками.

— Нормальные матери, вообще-то, учат своих сыновей, что девочек и младших не бьют и не толкают, — негодовала одна.

— Нормальные матери, вообще-то, учат своих детей, что чужое брать нельзя, — парировала вторая. — Поди сама такая. Стоит, видать, теперь как следует за своими вещами приглядывать.

А спор их неожиданно прервал другой мальчик, лет пяти. Он подошёл к Сашке и протянул ей свою машинку. Его, конечно, науськала мама, да и Сашка от машинки отказалась (она вообще вцепилась в Полину мётвой хваткой и не разжимала рук), но продолжать препираться стало вдруг совестно.

В сончас Полина немного подремала — она придумала сесть рядом со спинкой кровати, а на колени положить подушку и Сашкину голову. Но спать довелось недолго, соседка вновь расхрапелась. Хорошо хоть Сашка спала не так чутко.

Полина тихонько перебирала отросшие Сашкины кудряшки и думала с унынием, что долго в таком дурдоме не протянет. Одна надежда, что храпунью скоро выпишут — давно ведь лежит, но пока…

Она протяжно вздохнула, перевела тоскливый взгляд на дверь и обомлела…

На пороге, привалившись плечом к косяку стоял Ремир и смотрел на неё пристально, с серьёзным и каким-то непривычным выражением, от которого тотчас сердце ёкнуло и задрожало.

Как давно он тут стоит, наблюдает за ней? И почему вообще он здесь?

Полина помешкала, но потом осторожно переложила Сашку и поднялась с кровати. Нырнула босыми ногами в тапки, запахнула халатик и направилась на выход.

По пути перехватила своё отражение в зеркале над раковиной и досадливо поморщилась. Вот ужас-то где! Халатик этот байковый, сто лет в обед, весь выцветший, а кое-где и подлатанный (рассудила ведь, когда собирала вещи, что щеголять в больнице не перед кем, а ночью может быть прохладно). Волосы, два дня не мытые и как попало заколотые, торчат во все стороны. И на бледном лице ни грамма косметики.

В таком виде ей бы ни перед кем не хотелось предстать, даже, например, перед Лизой. А уж перед ним — в последнюю очередь. Тем более сам он такой весь свежий, лощённый, благоухающий и безумно красивый.

Чёрт! Ну отошёл бы от двери, в коридоре ведь можно подождать, а она хотя бы быстренько причесалась. Но нет, стоит, глаз не сводит. Пришлось идти замухрышкой.

Они вместе прошли в конец коридора, к окну.

Полина намеренно встала к нему боком — в профиль, подумала, не так будет видно, как неважнецки она выглядит.

Долматов опять долго раскачивался. Надо же! То бойкий такой в суждениях и словах, особенно жестоких, а то вдруг молчит или выдавливает явно через силу.

В руках Ремир держал увесистый пакет, но ей не отдавал. Забыл? Или это не ей?

Наконец он собрался с духом.