Моя мама - ведьма!

Что ж, сейчас, когда моя душа несется по ледяной нити ковенного приказа на суд — я все равно ни о чем не жалею.

Разве что о том, что сбежала так поздно!

Глава 13. Коктейль из тайн, споров и наказаний

Если бы не причина моего появления здесь — я бы без сомнения восхитилась открываюшимся глазам моим зрелищем.

Алтарная большого ковена — её сердце, место куда сбегаются из разных краев, разных стран тонкие ручейки личных магических талантов каждой ведьмы принадлежащей семье. Сбегаются, стекаются как ручьи к реке, как к реки к морю — приникают к алтарному камню, и смешиваются в его сердцевине в невидимый океан магии. И я вижу его — этот океан, цветное разноцветье, переливающееся в глубине белоснежного камня, на котором сидит усталая старшая ведьма.

— Ну здравствуй, блудная дочь, — Зарина говорит это, не глядя в круг из белых камней, выложенный перед ней. Ей нет нужды на меня смотреть, она точно знает, что я не могла не явиться на зов её суда.

И пусть здесь сейчас не я сама, но мой дух — для суда ковена этого достаточно.

— Мы сегодня одни, тетушка? — насмешливо спрашиваю я, и удивляюсь как гулко отражается в окружающем меня эфире мой голос. Будто мелкая рябь идет по воздуху, и мелко-мелко повторяются обрывки моих слов.

— Разве не семь старших должны судить ослушницу?

Язык мой — враг мой, но это у меня увы семейное. Именно дерзость матушки стала причиной по которой она поселилась отдельно от ковена, да еще и на землях Димиса, где не очень-то жаловали ведьм.

Матушка искренне была уверена, что лучше димиссы, чем безмозглые старшие сестры. Ну, по молодости она так думала. Когда нас забрали и выходили те самые сестры — мнение ей пришлось изменить.

— Хватит с тебя и меня, Отрада, — сухо откликается Зарина и поднимается с камня, тяжело опираясь на посох. Неровным шагом обходит круг из белых камней. Всю дорогу что-то шепчет, но я не чувствую колебаний магического поля вокруг меня, так что это — не заклинание. Судя по настрою Зарины — это скорее ругательства, которые она очень хотела обрушить на мою голову.

Но почему-то оставляет их не озвученными в полный голос.

— Ну и? — острый взгляд тетки наконец обращается ко мне, — когда ты виниться начнешь, бесстыжая?

— О! — я округляю глаза, — тетушка, вы зря этого ждете. В моих планах этого нет совершенно.

— Что же есть в твоих планах, Отрада? — язвительно и с праведным в общем-то возмущением интересуется Зарина, — ходить по чужой земле, словно вольная, колдовать, нарушая прямой запрет, не отплатив семье своей должного откупа? Это твоя благодарность?

Наверное, эти слова должны были иметь эффект пощечины.

И имеют, конечно имеют.

Только…

Пальцы мои, хоть и призрачные, и бесплотные сгребают воздух в горсть.

Несколько дней.

У меня было всего несколько дней, чтобы насмотреться в ясные глаза сына.

Чтобы наговориться с ним впрок, врезать в сердце его улыбку.

Сохранить, впитать хоть сколько нибудь его…

Это держит меня.

— Разве двенадцать лет отданные ковену — малая благодарность? — произношу я отрывисто, — разве двенадцать лет, когда мои сестры пользовались моим даром, а я — была лишена права даже простуду магией подлечить — недостаточно?

— Ты была жива! — тетка с оглушительным стуком ударяет о пол посохом и в темноте что окружает круг из белых комней начинают зажигаться белесые глаза духов-хранителей.

Чем старше и болше ковен — тем больше их. Сестер и матерей, почивших, но порешивших завещать свой дух в охрану кого-то из дочерей, или дочерей-дочерей… Есть и просто духи-прислужники… И этих немало, их тоже передают из поколения в поколение.

Была ли я жива все это время? Время, что вставала по утрам, бродила по лесу, собирала травы. Когда предназначенный мне судьбой мужчина посвящал свою страсть наложницам? Когда мой сын осваивал свои первые чары, говорил свои первые слова, делал первые шаги по пути воина — без меня.

Без меня!

Разве жизнь это была?

— Что ж, долг мой ты вольна забрать, тетушка, — я вздыхаю и обнимаю себя за плечи, — потому что раскаянья ты от меня не дождешься. Я не жалею о своем побеге.

— И об обмане своем не жалеешь? — ядовито цедит Зарина.

Я не реагирую, не понимаю, что она имеет в виду, да и нельзя себя выдавать так бездарно. И тогда старая ведьма, снова поднимает над полом свой посох, только в этот раз ударяет не концом его об пол, а навершием об алтарный камень.

Яркая вспышка слепит мне лицо. Мириады волшебных нитей, каждая из которых — линия члена ковена, дар вплетенный в общую канву волшебных возможностей рода — вспыхивают и взвиваются в воздух, переплетаясь из дико растущего древа в яркий, радужный, переливающийся разноцветными искрами волшебный гобелен, на котором сияет семейное наше древо. И моя сияющая веточка.

— Очень впечатлянет, тетушка, — я демонстративно позевываю, хотя сердце в груди и обмирает, — только разве ты не должна вершить суд над ослушницей? К чему все это?

Зарина смотрит на гобелен, будто и не расслышав моих слов. Потом покачивает головой, цокая языком.