Моя Мия. На осколках первой любви (СИ)

Сейчас, стоя перед главной любовью своей жизни и, по совместительству моим лучшим другом с пелёнок, Мироном Громовым, я торжественно клянусь себе, что больше никогда не буду о них думать…Я просто пойду дальше и буду... счастлива!

«Мы будем любить друг друга вечно» – разносится чудесный голос Селин из телефона, и я, радостно вздохнув и прикрыв от торжественности момента глаза, склоняюсь, чтобы поцеловать своего будущего мужа и с дрожью в голосе сказать ему главные в жизни слова:

– Я согласна…

Эпилог. Тридцатилетний Мирон

Десять лет спустя.

– Хмм… Инесса Сергеевна, вы уверены, что для чтобы подписать разрешение на прививки, я должен был приехать в школу лично?

Иронично приподнимаю брови и принимаюсь заполнять бумаги. Время деньги, но девица напротив вообще не отупляет.

– Конечно, Мирон Андреевич.

Конечно, блядь.

Моя дочь во втором классе и подобная необходимость появилась только с выходом на пенсию первого учителя.

– Вы такой молодой отец, – восхищённо проговаривает учительница лет двадцати. – Сколько вам? Двадцать пять?

– Тридцать.

– Ох. Выглядите гораздо моложе…

Ага.

Усмехаюсь про себя.

Я пью кровь одной уже не юной девственницы десять лет. Вернее, с удовольствием выпиваю её оргазмы. Каждую ночь преимущественно.

– Так, это я подписал. Давайте сразу на берегу – если надо будет поставить подпись в дневнике или лично привезти сто пятьдесят рублей на туалетную бумагу – вы звоните моей жене или, в крайнем случае если она не берёт трубку…

А она никогда, блядь, её не берёт… Это факт!

– Тогда что? – округляет глаза девчонка.

– Тогда звоните моему секретарю. Номер есть на визитке, которую я вам давал в сентябре. Личный телефон на обороте – для экстренных случаев, – нахмуриваюсь. – Скажите, Инесса Сергеевна, является ли профилактическая прививка экстренным случаем? Может быть, скорая помощь выезжает, чтобы наградить вакциной второклассницу?

– Нет, – мотает она головой беспомощно.

– Отлично. С этим закончили, надеюсь.

Поднимаюсь из-за парты, застёгиваю пуговицу на пиджаке и прихватываю пальто.

– До свидания, Мирон Андреевич, – пропевает Инесса Сергеевна и я раздражённо закатываю глаза.

После школы заезжаю на объект и пытаюсь утрясти текущие вопросы с бригадой отделочников. Прораб тупит страшно, но за годы работы нашей с Иваном Соболевым строительной фирмы, я перевидал таких умельцев сотни, поэтому терпеливо вдалбливаю, что проект помещения под салон красоты останется прежним, а ему придётся потрудиться.

Затем еду в офис, где мы с партнёром обсуждаем бюджет на следующий год.

Только в юности кажется, что взрослая жизнь – это возможность бухать и трахаться сколько хочешь. Когда достигаешь тридцати, понимаешь, что ни-хе-ра всё не так и «бухать и трахаться» надо тоже подстраивать под рабочий график. А это уже не так весело, ей-богу!

Вечером наконец-то попадаю домой. Мой островок спокойствия и адекватности в этом бренном мире. Место, где я всегда счастлив. Даже когда мои ногти красят розовым смывающимся лаком.

– Папа, – бежит ко мне Тая, пока я снимаю пальто и пиджак.

Нетерпеливо ждёт и запрыгивает на протянутые к ней руки, целует щеку.

– Колючий, пап, – хихикает.

– Ага.

Потом дочь замирает и смотрит на меня внимательно.

Блядь. Один в один Карамелина. Чудо природы.

– Что сказала Инесса Сергеевна, папочка?

В дверном проёме замечаю свою любимую. Мия прислоняется плечом к косяку, складывает руки на груди, соблазнительно выгибается.

– Да-да, что сказала Инесса Сергеевна. Громов? Нам очень интересно.

Закатываю глаза.

– В следующий раз пойдёшь к ней сама, – не выпуская из рук дочь, снимаю обувь и иду в ванную комнату.

Мой прокурор с обвинением следует за мной.

– Если я пойду к ней сама, то наша дочь останется без аттестата о начальном школьном образовании.

– Почему, мам? – округляет глаза Тая.

– Потому что твоя мама – опасная женщина, – отвечаю, усаживая ребёнка на тумбу и переключая кран.

– А Инесса Сергеевна неопасная?

– Нет, милая. Она… обычная.

Подмигиваю жене в зеркало. Мою руки и расстёгиваю пуговицы на рубашке.

– Пап, – спрашивает наша восьмилетняя дочь. – Ну, правда. На меня не жаловались? Я ведь лучшая?

Перевожу взгляд на тёмные глазки в обрамлении пушистых чёрных ресниц и милое детское личико, застывшее в ожидании похвалы.

– Ты наша любимая, Тая, – отвечаю, отправляя рубашку в стирку. – И поэтому для нас с мамой всегда лучшая. Что бы ни случилось, помни об этом. Мнение всех остальных для меня неважно, никто мне не может рассказать о тебе больше, чем я сам знаю.

Детское личико озаряется счастливой улыбкой.

– Я тогда пойду в комнату мультики смотреть, пап.

– Беги, мелочь, – снимаю дочь с тумбы и перебираю пальцами кудряшки.

Наконец-то переключаю внимание на жену. Окидываю взглядом стройные ноги, целомудренно прикрытые облегающим платьем. Поднимаюсь до округлой груди – моя любимая часть её тела, если не считать интеллекта.

– Откуда эта херня в ней? – киваю в сторону двери, за которой только что скрылась наша сомневающаяся в себе дочь.