Моя навеки, сквозь века

Петербург с приходом Рождества совсем другим становится, словно сходит с картинок детских книжек писателей-немцев. Чудно, как раньше Василий этого не замечал.

– Эрарта? – на незнакомку хотелось смотреть. Даже не так: ею хотелось любоваться. Только невозможно себе представить, как это, любоваться вот так открыто девицей. Она оскорбится, и будет права.

И на город хотелось смотреть. Единственное, на что не могла повлиять эта диковинная барышня, так это на то, что как и ранее, так и теперь, человек, что видит призраков, не хотел смотреть на людей.

Когда живые смешиваются с мёртвыми… разглядывать, силясь понять, кто из них кто – недолго и ума лишиться.

Но слово необычное Василия заинтересовало. Небось, ресторация новая на Васильевском? Или каток?

– Эрарта, – она так сильно радостно кивнула, что тяжёлая её шапка съехала набок, открывая светлые, золотые словно, волосы. Завитые, явно уложенные, только то ли барышня прытка без меры, то ли горничная её работу свою спустя рукава делает. Причёска растрепалась, оттого выглядела девица растрёпанной, а у Василия возникли мысли, по какой другой приятной причине могла бы женщина такой сделаться. И за мысли те стало стыдно, неловко. Особенно, когда вновь окинул взглядом явно дорогой мех шубы, у столичного мастера пошитый, шапку в цвет, да белоснежные сапожки, из-под юбки мелькающие.

Снегурочка.

Он вновь так залюбовался, что и не заметил смены настроения своей спутницы. Радостная только мгновение назад, теперь она стала озабоченной, словно испуганной.

– Слово такое, впрочем, вы не слушайте меня, я болтаю всякий вздор. Мне так говорят…

Она говорила, как есть, болтала вздор, а Василий заставлял себя не улыбаться, глядя, как пар орошает розовые губки.

– … ? – тишина. Девушка замолчала, ожидая ответа на свой вопрос. Сделалось неловко. Снова.

Да и дом, цвета топлёного молока, около которого они проходили, хотелось миновать поскорее. Лет тридцать назад, когда лже-пророки и экстрасенцы уже вовсю орудовали в столице, в доме этом первом устраивали сеансы спиритизма.

– Я… эмм… я вынужден представиться, – нашёлся он, не находя возможности выйти из сложившейся неловкости. И пусть, итак все возможные приличия нарушены, где искать того, кто сможет свести такое знакомство без урона девичьей чести. И чуть ускорил шаг.

Она рассмеялась звонко, заливисто, запрокинула голову, вновь теряя шапку, отчего захохотала ещё громче.

– Я уже подумала, что вы этого никогда не скажете! – в смехе она взялась за предплечье Василия, словно только опора может помочь ей не повалиться со смеху. – Но ты… вы, вы меня не слушали совсем!

Он скупо улыбнулся, признавая её правоту, вместе с тем словно в страхе спугнуть этот момент.

– Вы странно говорите… откуда вы?

Смех прекратился. И снова в голубых глазах мелькнул страх. Быстро – вспыхнул и потух.

– Я родилась в Австрии, – иностранная подданная, значит католичка, вернее всего, – но с детских лет живу в Петербурге, я говорить выучилась здесь.

Всё ладно, только сотрудник охранки не мог не отметить, что теперь она стала слова выговаривать медленнее, подбирая, больше не лепеча быстро и странно. Вновь испугалась чего-то? И пусть он пока не знает ни кто она, ни откуда, но точно знает, что не должно быть у неё страха. Не подле него.

Дорога кончилась удивительно быстро. Василий и опомниться не успел, как стоял на Гороховой, у дома в четыре этажа песочного цвета, что главным фасадом глядит ровнёхонько на Адмиралтейский проспект. Дом немцев-мебельщиков Гамбсов.

– Что же… кхм, как понимаю, здесь ваш дом? – он кивнул на сам дом, отчего-то не глядя на неё.

Капитана пробрало зло на самого себя: отчего не спросил у неё адрес заранее? Повёл бы её дальней дорогой.

Перевёл взгляд на заснеженный сад подле сияющего адмиралтейства – да этот же сад занял бы целых пять минут.

– Ну что ж… – стоять и мяться возле входа, пусть и со стороны Гороховой – не самая радужная картина. Барышне, очевидно, и самой неловко, а ну как ещё и торопится?

Преодолевая не пойми откуда взявшуюся робость, он всё же поглядел на свою спутницу – и снова она улыбается! Где делаются такие барышни? – лёгкие и хрупкие, невесомые словно. Словно сам ангел с небес спустился к нему, к Василию.

– Позвольте представиться… – штабс-капитан не успел договорить: из-за угла показался человек. Ничем непримечательный с виду мещанин: серое пальто, чёрная шляпа – конторский служащий обыкновенный, если бы не неживой, шедший за его спиной след в след. Именно последний заставил Василия думать быстро и решительно, потому как одет он был в матросскую форму.

Не станет просто так призрак матроса за живым ходить.

Ещё ярки в памяти картины из Кронштадта – минёры, роющие себе могилы, и генерал Адлерберг, насмехающийся над несчастными. Тот, который руководил судом, и видел, к чему приводит пропаганда и брожение среди людей, должен был убояться, или хотя бы задуматься, но вместо того лишь убедил сам себя и царя в невозможности переворота и всесилии самодержавия.

Василий был там, и, словно, помнил лицо этого солдата, хоть и не может быть такого.