Моя тропа. Очерки о природе

Все это происшествие могло закончиться куда более серьёзно. Кони успели выплыть к берегу до того, как их утащило в порог. Но что молодым такие вещи! Только приключение да развлечение! Молодость!

Через двадцать с лишним лет Николай Двоеглазов погиб на этом же перекате, спасая двух пьяных алтайцев, а Юля Кочеева, его жена, осталась вдовой.

Кату-Ярык. Ребятёшки.

Если ехать из Балыктыюла в Чулышман, хребет Кур-Курé виден издалека. В этом районе главные вершины его. Из долины Чулышмана их не видно, а издалека, с левобережья одним взглядом можно охватить весь Кур-Куре.

Перед спуском в Кату-Ярык я остановил Чалого на крутом косогоре, отвёл его в сторону от тропы и, расседлав, привязал арканом к большому камню – пусть пасётся. Потом я расстелил потник около другого камня и к нему прислонил поставленное на попа седло. Усевшись поудобнее, я осмотрелся.

…Круто уходил вниз косогор без единого кустика и обрывался к Чулышману. Слева по нему поднималась тропа, по которой ежедневно проезжали люди из Улагана в Балыкчу и обратно. Другого пути не было.

На противоположной стороне Чулышмана по крутым склонам тоже вилась тропа. Она вела в Кара-Тумыш, Ташту-коль и Этужéк, к пастушьим стоянкам. Склоны Кату-Ярыка на той, правой, стороне долины промыли ручьи и прочертили его равномерными вертикальными бороздами. Крутизна начиналась от самых кедрачей. Кедрачи взбирались выше, к вершинам Кур-Куре, но не могли одолеть высоты, и вершины стояли обнажённые. Маленькие облачка лежали в громадных цирках. Дно их было налито озёрками, мне отсюда невидимыми.

Я достал полевой бинокль и стал смотреть в то место, где была стоянка деда Адыкáева.

Даже в восьмикратный бинокль я с трудом различал на многокилометровом расстоянии новый его дом. Рядом с этим домом стоял аил и из его макушки шёл еле видимый синий дымок. В алтайских аилах почти весь день теплится костерок, чтобы можно было быстро согреть чай для случайного путника. Почти около каждого рубленого нового дома в алтайских селениях есть составленные из жердей и крытые лиственничной корой конусообразные аилы-юрты. Летом душно в доме, и летняя жизнь у коренных алтайцев проходит почти всегда в аиле. Там прохладно, постоянно дымится костерок, а поэтому нет комаров и гнуса.

Немного выше стоянки разбрелось по косогору стадо яков. Алтайцы называют их сарлыками. Видно было, как быстро бегают телята.

Удивительно обманчивы расстояния в горах.

Вот и сейчас кажется, что до Кур-Куре рукой подать. А посмотришь в бинокль, и пропадает, как ни странно, впечатление близости этих громадных вершин.

На моей тропе показался всадник, поднимающийся в гору. Вот он скрылся за поворотом и появился снова. Маленькая алтайская лошадка споро перебирала ногами, мотала головой, торопилась.

Я посмотрел на них в бинокль и разглядел потемневшие от пота бока коня и притороченные к седлу плоские коробки. Это почтальон вёз киноленту из Коо или Балыкчи. Вот уже и простым глазом видно, как подхлёстывает всадник камчой коня и торопит, приговаривая – «чу! чу!».

Далеко внизу – долина Чулышмана.

Около меня почтальон не стал натягивать поводья – конь сам остановился и потянулся к траве.

– Дьякши лар! – сказал по-алтайски молодой парень, а потом по-русски. – Здравствуй!

– Дьякши! – ответил я ему тоже по-алтайски.

– Табыш бар ба? (Новости есть?)

– Табыш дьёх! Неме дьёх! (Новостей нет. Совсем нет).

Ритуал алтайского приветствия был соблюден, хотя ещё можно было бы спросить его о здоровье детей и о том, в порядке ли у него скот. Я уже знал, как это произносится. Но, по-видимому, ни детей, ни скота у этого парнишки не было, а я не стал испытывать свои познания в алтайском языке. Тем более что видел я этого парня впервые.

Потом он спешился, бросил повод и сел на корточки рядом со мной. Закурив, мы разговаривали уже по-русски.

Я спросил его, куда он везёт кино. Он мне ответил, что из Коо в Балыктыюл, и утвердительно спросил: «А ты новый начальник?». Потом он рассказал мне, что Анна Содонокова, пастух, вернулась недавно из Москвы с выставки и всё удивляется, что в Москве совсем нет травы, один асфальт и овечек пасти негде.

Мы разговаривали всего несколько минут, а были словно давние знакомые.

• • •

Однажды в кино я видел, как погонщик слонов садился на своего слона – вставал на свёрнутый хобот и слон сам поднимал человека к себе на спину. Я вспомнил этот кадр, когда увидел, как семилетний алтайский мальчик по имени Гришка, влезал на коня. Это был сильный, спокойный и работящий конь. Его звали Серко.

Гришка Андадиков – весельчак.

Гришка отвязывал повод от изгороди, к которой был привязан Серко и тащил его, натужившись, на середину двора. И кричал на него басом, серьезно, как его дядька, Дмитрий Кочеев: «У-у-у! Курмес!4 Шайтан! Капчай5, чёрт!» И морщил лоб и крутил в воздухе концом повода. Серко от этого будто пугался, скалил жёлтые зубы и вскидывал голову, но шёл всё-таки за Гришкой.