Моя жизнь

Мне бирманцы очень нравились, и я чувствовала себя с ними свободно, хотя бирманские деликатесы не соответствуют моему представлению о вкусной пище. В 1963 году я на все была готова ради Бирмы — только не есть рыбную пасту, которой они питаются, или жареного леопарда, которым нас угощали в Намсанге, или пить бульон из птичьих гнезд, который мы сами подавали на обеде в Рангуне, устроенном в честь У Ну. Менахем объяснил мне все тонкости дальневосточной кухни, но мне показалось, что бирмано-израильские отношения не пострадают, если я, чтобы не умереть на месте, оставлю тысячелетнее яйцо на тарелке несъеденным. Конечно, для бирманцев понять нас было непросто. Когда Бен-Гурион вез У Ну через молоденький, только что посаженный лесок между Тель-Авивом и Иерусалимом, который так трудно было посадить на этой каменистой земле и которым мы поэтому так гордились, — У Ну, приехавший в Иерусалим впервые, очень встревожился. «Берегитесь — сказал он Бен-Гуриону. — Эти деревья разрастутся, поверьте мне! Следите за ними!» Задача бирманцев — задержать наступающие джунгли, и они представить себе не могли, что мы дорожим каждым деревом как жемчужиной.

К тому времени, как мы возвратились в Израиль, я на всю жизнь насмотрелась на рисовые поля и на рикш — и больше всего на свете нуждалась в отдыхе; но следующие три года — 1964, 1965, 1966 — я опять была на орбите. Я ездила по Европе, по Африке, по Латинской Америке — и часто болела. Я устала от беспрерывных путешествий, я была вечно в пути — или больна. Да к тому же я уже была немолода, в 1963 году мне исполнилось шестьдесят пять лет. Я не чувствовала ни старости, ни слабости, но ловила себя на мысли — как славно было бы иметь в своем распоряжении целый день, или пойти к старым друзьям без того, чтобы по пятам шел телохранитель; дети и мой врач твердили, что пришло время поберечь себя; я очень старалась, но так и не научилась делать это. Всегда было что-то очень срочное — то за границей, то в Израиле — и как бы рано я ни начала свой день, кончался он перед рассветом следующего. Я иногда устраивала себе праздник — делала только то, что хотела — но очень редко.

Такой праздник я устроила в июле 1961 года и пригласила друзей, с которыми приехала в Палестину на пароходе «Покаонтас» сорок лет назад. Не помню, как пришло мне в голову отметить эту годовщину, но мне очень захотелось увидеть их всех узнать, кто остался, а кто вернулся в Штаты, увидеть их детей. В те дни мы с моими коллегами по партии Мапай часто рассуждали, почему так мало евреев эмигрирует из западных стран. Одно из объяснений было — «им там слишком хорошо. Они приедут к нам только когда столкнутся в другом месте с настоящим антисемитизмом». Я считала, что это несправедливо, что они упрощают, и подолгу спорила с Бен-Гурионом по поводу незначительных цифр, которые давала эмиграция из США, Канады и Англии. «Если мы будем терпеливы, они приедут, — говорила я. — Теперь перебраться с семьей не так просто, как было когда-то. Да и люди теперь другие — не такие романтики, не такие идеалисты, не такие самоотверженные.» Сколько мужества, сколько решимости нужно теперь сионисту из Питтсбурга, Торонто или Лидса, чтобы окончательно переселиться в Израиль! Это не то, что просто переехать из одной страны в другую. Тут и новый язык надо выучить, и принять другой уровень и другой образ жизни, и привыкнуть к нашим трудностям и опасностям. Я не меньше, чем Бен-Гурион, хотела, чтобы сотни тысяч, даже миллионы западных евреев переехали к нам; но я не так нетерпимо относилась к их колебаниям и, уж конечно, в этот момент израильской истории не собиралась потребовать от евреев, поддерживающих государство Израиль, но туда не переезжавших, чтобы они называли себя не сионистами, а «друзьями Сиона» (эту расплывчатую формулу предложил рассерженный Бен-Гурион).

Но те 19 мужчин и женщин, которые приехали на пароходе «Покаонтас» со мной и с Моррисом в 1921 году, приняли это трудное решение — и мне вдруг страстно захотелось их повидать. Адресов у меня не было — я поместила объявление в газете: «Министр иностранных дел приглашает на вечер к себе домой всех, прибывших на судне «Покаонтас», — не только их, но и их мужей, жен, детей и внуков».

Большая часть тех, кто проделал вместе со мной это страшное путешествие, не явилась. Одни умерли, другие были слишком немощны, один вернулся в США. Но семь или восемь членов той группы пришли и привели с собой детей и внуков. Это был прекрасный вечер — все мы вспоминали о прошлом, пели песни, ели пироги и фрукты в моем саду. Не было официальных речей, и представителей прессы я не пустила — хотя журналисты и умоляли пустить их «только на несколько минут». Но это я лично отмечала свою личную годовщину — и хотела, чтобы этот праздник был лишен всякого налета официальности.