Моя жизнь

По каким-то таинственным причинам это превратило нас в злодеев. Хоть вы меня режьте, не могу понять, почему Вилли Брандт, признавший границу по Одеру-Нейсе, поскольку пришло время исправить зло, которое Германия причинила Польше во время Второй мировой войны, получил (и вполне заслуженно) Нобелевскую премию и был всюду прославлен как великий государственный деятель и поборник мира, а Эшкол, и, впоследствии, я, желавшие точно такого же урегулирования границ между Израилем и его соседями, были заклеймены как экспансионисты. И не только это: наши друзья все время осведомлялись, не тревожит ли нас, что Израиль превращается в милитаристскую страну (тогда только и слышалось: «маленькая Спарта»), которая поддерживает закон и порядок на контролируемых территориях с помощью «грубой силы» — оккупационных войск. И эпитет «непреклонная» прирос ко мне навсегда. Но ни Эшкол, ни я, ни подавляющее большинство израильтян не скрывали, что мы не хотим прекрасного, либерального, антимилитаристского и умершего еврейского государства, или такого «урегулирования», которое принесет нам лавры умных-разумных людей — и поставит нашу жизнь под угрозу. Доктор Вейцман говаривал, что стал президентом государства, где все президенты, Израиль — это живая демократия, и голубей там столько же, сколько ястребов, но я еще не встречала израильтянина, который считал бы, что ради того, чтобы внушать симпатию, нам надо навсегда превратиться в глиняных голубков.

Я была занята объединением рабочих партий всю зиму 1967–1968 годов. И, конечно, Эшкол всегда находил у меня поддержку при каждом очередном кризисе — то на контролируемых территориях усиливалась деятельность Эль-Фаттах и прочих маленьких террористических групп, объявивших себя единственными истинными представителями арабского народа; то в очередной раз делались попытки использовать резолюцию 242, чтобы заставить Израиль отступить со всех контролируемых территорий в неприемлемое для нас время и неприемлемым образом. В январе 1968 года была создана израильская Лейбористская партия, объединившая Мапай, Ахдут ха-Авода и Рафи, а в феврале я была избрана ее генеральным секретарем. Это было только частичное объединение: в таком виде это была скорее федерация трех партий, и лишь в следующем году было создано более широкое объединение — Маарах, как его называют на иврите, — куда вошла и Мапам. Но хотя узы были не слишком тесными, все-таки отныне все три партии находились под одной политической крышей, чего я и хотела добиться. Теперь, добившись этого, я могла снова уйти в отставку — что я и сделала в июле месяце.

Мне было семьдесят лет. Семьдесят — это не грех, конечно, но и не шутка. Я опять болела в 1967 году и, как вы понимаете, Шестидневная война и формирование Маараха не слишком согласовывались с врачебными предписаниями. Я чувствовала, что мне действительно необходим покой и отдых, и тут никто уже не мог меня отговорить. Я поехала В Штаты по делам израильского займа, навестила в Коннектикуте Менахема, Айю и детей: Айя получила стипендию в университете, Менахем преподавал игру на виолончели. Я даже провела несколько недель в Швейцарии — это были первые настоящие каникулы в моей жизни, и когда я вернулась домой, я почувствовала себя как будто только что родилась.

Однако положение дома не слишком улучшилось. Несмотря на прекращение огня, на Суэцком канале шло нечто вроде войны. Египтяне, зная, что русские уже поставили им новые пушки, танки и самолеты вместо тех, что были потеряны в Шестидневной войне, расхрабрились и то и дело устраивали настоящую бомбовую завесу. «Придет время — мы нанесем удар!» — гремел Насер и повторял так называемые «принципы египетской политики»: ни переговоров, ни мира, ни признания Израиля. Весной 1969 года он начал «войну на истощение».

Тем, кто наблюдал все это издалека, постоянный обстрел позиций израильской армии на канале казался, вероятно, просто одним из «инцидентов», которые происходят на Ближнем Востоке с незапамятных времен; ну, еще одно доказательство невозможности сосуществования между арабами и евреями; по-видимому, никто за границей не относился серьезно к постоянному нарушению Египтом договора о прекращении огня. Но мы относились вполне серьезно, потому что знали, что эти нарушения обещают в будущем, и потому начали строить оборонительную линию — линию Бар-Лева — чтобы защищать наши войска по обоим берегам канала.