Моя жизнь

Но возвращаюсь к моему рассказу. Рисер-Ларсен телеграфировал нам, прося прислать в Теллер шлюпку за ним и за остальным экипажем, чтобы отвезти всех в Номе. Я обратился к моим старым друзьям, братьям Ломен, и нанял для этой поездки одну из их шлюпок. Идя по улицам Номе с целью осмотреть шлюпку, я встретил священника местной католической общины. Поздоровавшись со мною, он после обычных вежливых фраз спросил, не иду ли я «встречать Нобиле». Вид у меня, должно быть, был удивленный, я и на самом деле был удивлен, потому что он показал мне следующую телеграмму, подписанную Нобиле: «Прибуду с катером береговой охраны».

Впоследствии я узнал от Рисер-Ларсена подробности этой достойной удивления истории, давшей нам новое доказательство мелочности Нобиле и его жажды к выставлению напоказ своей особы. Рисер-Ларсен рассказал Нобиле, что я собирался послать шлюпку Ломена, чтобы захватить остальных членов экспедиции, в том числе и итальянцев. Нобиле ничего не возразил на сообщение Рисер-Ларсена, однако, как потом выяснилось, сейчас же отправился на телеграф и телеграфировал на станцию береговой охраны с просьбой прислать за ним в Теллер один из их катеров. Береговая охрана, незнакомая с обстоятельствами, любезно пошла ему навстречу. Когда катер пришел в Теллер, Нобиле взошел на борт со своими пятью товарищами, не сказав о том, что норвежцы тоже составляют часть экспедиции, и таким образом совершил свой сепаратный пышный въезд в Номе.

Жители Номе имеют дом для проезжих гостей, которым они желают оказать внимание. Это уютное здание носит название «блокгауз». Кажется, оно служило первоначально помещением для клуба, а в последние годы получило свое настоящее назначение. Эта квартира была весьма любезно предложена Элсворту и мне, и мы там чувствовали себя прекрасно.

Команда дирижабля была размещена в лучшей гостинице. Но Нобиле это не устраивало. Он, очевидно, нашел это жалкое жилище «ниже достоинства офицера итальянской армии» и попросил, чтобы ему показали другое помещение. В конце концов он выбрал одну из самых больших гостиниц города, которая на зиму закрывалась, за исключением тех комнат, где жил со своей семьей сам хозяин. В одиноком величии поселился Нобиле в этой гостинице.

Быть может, у Нобиле имелись и другие причины для такого поведения, так как я заметил, что он постоянно избегал меня и в то же время старался застать Элсворта в мое отсутствие. Это было, пожалуй, довольно естественно, так как Нобиле не особенно храбрый господин, и хотя я и не совсем дикарь, но Элсворт все же гораздо покладистее меня, а Нобиле имел основания думать, что я крайне раздражен и держусь настороже.

Нобиле поверял Элсворту свои жалобные сетования по поводу того, что мы сами подписываемся под своими собственными статьями, и прожужжал ему уши своими «бесчисленными неприятностями». В конце концов Элсворт убедил Нобиле, что самое благоразумное было бы прийти в «блокгауз» и там втроем попытаться разрешить все недоразумения.

Во время этого разговора Нобиле особенно жаловался по поводу двух происшествий. Первое имело место в Теллере при разборке «Норвегии». Нобиле жаловался, что норвежские члены экипажа во время этой работы потребовали, чтобы их всех отпустили в день норвежского национального праздника (17 мая). Возражения Нобиле по этому поводу обнаружили изумительную смесь обиженного тщеславия и гордости.

Второй случай тоже произошел в Теллере и являлся, на взгляд Нобиле, гораздо более серьезным, так как здесь была задета наиболее резко выраженная его черта, то есть личное самолюбие. Случай произошел в тот день, когда вытаскивали на берег моторы «Норвегии». Все люди были усердно заняты вытаскиванием этих тяжелых машин со льда на берег. Это была тяжелая работа, в которой приходилось участвовать всем до одного, как начальству, так и подчиненным. Пока все трудились, журналист экспедиции Рамм вдруг заметил, что Нобиле стоит в стороне, заложив руки в карманы брюк. Рамм не выдержал. Рассердившись при виде человека, ничем не занятого во время такой работы, он сказал Нобиле: «А вы почему не работаете?» Нобиле с большими подробностями рассказал о происшедшем Элсворту и мне, возмущаясь и находя, что такое замечание является невыносимым оскорблением по отношению к нему как офицеру итальянской армии. Я ответил на это Нобиле, что звание итальянского офицера не имеет ничего общего с должностью капитана на борту «Норвегии», что он, Нобиле, по-моему, преувеличивает значение минутной вспышки скверного настроения Рамма при весьма трудных обстоятельствах, но тем не менее я согласился, что Рамм сказал лишнее, и обещал предложить последнему извиниться, если найду, что рассказ Нобиле соответствует действительности, но, переговорив с Рисер-Ларсеном, я оставил это дело без последствий.