Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938

Бебель умер на следующий год. Эту весть привез мне в Милан Муссолини. Он казался почти таким же расстроенным, как и я, из-за этой невосполнимой утраты. Спустя годы этот человек, который в те дни написал такую трогательную статью в память о нем в «Аванти», будет подвергать преследованиям и унижениям тысячи учеников Бебеля в Италии.

Меня как представителя итальянской партии послали на похороны Бебеля, и я немедленно выехала из Милана в Цюрих. Приехав туда рано утром, я поспешила в цветочный магазин, чтобы купить букет красных роз, которые так любил Бебель. Какой-то молодой человек и я были единственными покупателями, и он тоже покупал красные розы.

Когда он вышел из магазина, продавец спросил меня: «Вы знаете, кто это был? Это внук Августа Бебеля».

После смерти своей любимой жены Бебель щедро дарил всю свою нежность и любовь этому молодому человеку, ребенку его единственной дочери, муж которой, врач по профессии, умер во имя науки в результате медицинского эксперимента.

Когда я приехала в Народный дом, где тело Бебеля было выставлено для прощания, двери в зал еще не были открыты для публики, но Оскар Кон, один из самых щедрых и благородных людей, которых я когда-либо встречала, – сейчас он уже умер в эмиграции – позволил мне войти. Мои цветы были первыми положены к гробу, но три дня спустя, когда проходили похороны, к ним добавились тысячи венков и огромных букетов красных цветов. Когда я стояла рядом с его телом, мое ощущение того, что Бебель заслужил свое право на покой, было сильнее, чем мое личное горе. Я словно предвидела трагедию, которая скоро должна была постичь наше движение и человечество вообще, и чувствовала облегчение оттого, что он будет избавлен от знания об этой трагедии.

Тысячи рабочих, школьников, социалистов из разных стран прошли мимо его гроба в те три дня. Им едва хватало времени, чтобы положить свои цветы и взглянуть на него, потому что сзади шли другие тысячи. Среди них были старики и старушки в поношенном платье; старики держали в руках свои смятые шляпы, а женщины вытирали глаза уголками передников. Я слышала, как одна женщина повторяла своим детям: «Посмотрите на него в последний раз. Он был нашим отцом, теперь мы сироты».

Глава 8

История итальянского рабочего движения за десять лет, предшествовавших Первой мировой войне, представляла собой почти непрерывную яростную борьбу: забастовки, демонстрации, столкновения с полицией в городах, с помещиками и местными властями – в аграрных районах. В последнем случае социалисты и анархисты – хоть они и были непримиримыми противниками при обычных обстоятельствах – выступали единым фронтом против партии республиканцев, состоявшей в основном из мелких землевладельцев и торговцев.

Эта борьба была особенно неистовой в Романье, этой самой революционной провинции, где практически каждый, за исключением духовенства и представителей правящих классов, был или социалистом, или анархистом, или республиканцем.

В 1910 году, после своего возвращения в Романью, Муссолини стал редактором еженедельной партийной газеты в Форли Lotta di Classe[5]

. Это была одна из многочисленных еженедельных газет социалистической партии, издававшихся в Италии, и ни газета, ни ее редактор не привлекали к себе большого внимания за пределами Романьи на протяжении года или двух. Эта газета была отражением неразберихи и неистовства в собственном характере Муссолини и колебалась между поверхностной разновидностью марксизма и крайним анархистским подходом. Редактор то распекал «реформистов» своей собственной партии за робость и выражал самые антипарламентские настроения, то нападал на синдикалистов. Когда в 1910 году в Буэнос-Айресе произошел знаменитый взрыв в Театре Колумба, Муссолини, как это было для него характерно, стал защищать этот террористический акт, хотя сами анархисты отказались взять на себя ответственность за него.

«У Тьера никогда не было жалости к сторонникам коммуны, – писал он в Lotta di Classe, – и все же жертвы в Театре Колумба привели социалистов в волнение. Эта односторонняя чувствительность социалистов показывает, до какой степени христианство еще живо в их душах. Именно христианство дало нам эту болезненную, истерическую женскую жалость».

После убийства в России Столыпина он написал: «Пролетарская Россия торжествует и ожидает того дня, когда динамит сотрет в порошок кости Маленького Отца, чьи руки красны от крови».

Его несколько раз арестовывали на непродолжительное время после его возвращения в Форли, и, когда началась война с Триполитанией, он был приговорен к пяти месяцам тюремного заключения за свое участие в антивоенном мятеже. На этот раз он бросился в яростную атаку на бывшего социалиста, впоследствии националиста Моничелли, что представляет особенный интерес в свете последующих действий самого Муссолини, а потом и попыток его фашистских защитников создать впечатление, будто Муссолини был «патриотом в отношении войны с Триполитанией».