Моя жизнь и любовь. Книга 2

Оживляющий импульс достиг даже судоходства. В то время, как британскому правительству приходилось финансировать компанию «Кьюнард Лайн»[48], «Гамбургская линия Америки»[49] стала главной пароходной компанией в мире и приносила прибыль, которая заставляла английских грузоотправителей зеленеть от зависти. Иммиграция в Германию доходила до миллиона человек в год, превышая даже этот показатель в США.

Поразительное развитие промышленности и капитала было вызвано не естественными преимуществами, как в Соединенных Штатах, а просто мудрым, гуманным правительством и лучшим образованием. Каждый офицер на немецком лайнере говорил, по крайней мере, на французском и английском, а также на немецком, в то время как только один английский или французский офицер из сотни понимал чужой язык – все остальные знали только свой родной.

Глядя на беспрецедентное развитие страны и ее быстро растущую промышленность, вряд ли стоит удивляться тому, что правитель приписывал это поразительное процветание своей собственной мудрости и дальновидности. Действительно, казалось, что Германия за одно поколение поднялась с позиции второсортной державы до главенства в современном мире. И уже в начале 1880-х годов можно было предвидеть дальнейшее развитие событий.

Я провел один месяц отпуска в Дюссельдорфе и Эссене и был поражен всесторонней образованностью и интеллектом директоров и прорабов главных отраслей немецкой промышленности. Даже шкафы с приборами в местных лабораториях напомнили лаборатории лучших промышленных предприятий США… Но в Германии имелась гораздо более развитая и разветвленная промышленная разведка, которая приносила стране не меньшую пользу, чем наука.

Когда-нибудь эта история будет рассказана должным образом, но уже сейчас, в 1924 году, всем очевидно, что соперничающие нации, вместо того, чтобы следовать за Германией и примеру Бисмарка, оказались полны решимости унизить, расчленить и наказать эту великую страну. Случившееся почти приводит в отчаяние человечество.

* * *

После Геттингена и Берлина я отправился в Мюнхен, куда был привлечен театром Эрнста Поссарта[50], величайшего Шейлока, которого я когда-либо видел, и, несомненно, самого изящного, всестороннего актера. Соперничать с ним мог только старший Коклен[51]

, который правил сценой и был самим совершенством. Музыка в Мюнхене была так же хороша, как и актерская игра: Генрих Фогль[52] и его жена[53] были прекрасными исполнителями. По их рекомендации я познакомился с Рихардом Вагнером.

В своем четвертом томе современных портретов я изо всех сил старался изобразить гениального композитора таким, каким он был при жизни. Но я полусознательно опустил две или три черты, которые, как мне тогда виделось, едва ли стоило публиковать. В 1922 году Козима Вагнер[54]

была еще жива. Сегодня же я могу быть более откровенным.

В «портрете» Вагнера я оставил некое сомнение относительно того, кто отображен в образе Изольды, или кто оказался вдохновляющей душой того чудесного любовного дуэта из второго акта «Тристана». Конечно, нет никаких сомнений в том, что Матильда фон Везендонк[55] была вагнеровской Изольдой. Композитор написал ей так много теплых строк: «На протяжении всей вечности я буду обязан вам тем, что смог создать “Тристана”».

Вдовствуя, Матильда удалилась на виллу Траунблик близ озера Траунзе в Баварских Альпах. Я мог бы увидеть ее там чудесным летом 1880 года, когда жил в Зальцбурге, но вряд ли кто знал тогда о ее роли в жизни Вагнера. Их отношения хранились в строгой тайне вплоть до кончины Матильды в 1902 году, накануне которой фон Везендонк оставила для публикации 150 писем, написанных ей Вагнером, и знаменитый венецианский дневник композитора в эпистолярном жанре, обращённый к его музе сразу после их окончательного расставания. Вагнер там признался: «Твои ласки венчают мою жизнь. Это розы радости любви, которые украшают мой терновый венец».

Матильда заслуживала эту похвалу: она, как признавал композитор, всегда была доброй и мудрой, выше даже своего возлюбленного, постоянно пребывавшего в небесных эмпиреях. Однажды Вагнер пожаловался фон Везендонк на своего лучшего друга Ференца Листа, полагая, что тот не совсем понимает его труды. «Не может быть идеальной дружбы, – добавил Вагнер, – между мужчинами». Матильда сразу же напомнила композитору о его втором «я»: «В конце концов, Лист – единственный человек, самый близкий к вашим духовным вершинам. Не позволяйте себе недооценивать его. Я знаю замечательную фразу, которую он однажды произнес о Вас: “Я уважаю мужчин в соответствии с их отношением к творчеству Вагнера”. Чего еще вы могли бы желать?» А ее очаровательные поэтические слова о днях их любовной близости: «Самые сердечные воскресенья в моей жизни». Если когда-либо человек был благословен в его страстях, то это был Рихард Вагнер.