Моя жизнь и любовь. Книга 2

– Я не хочу даже счастья, Молли. Даже утешения. Я как рыцарь Святого Грааля – вся моя жизнь посвящена этой цели. Не спрашивай почему, я сам не знаю. Знаю только, что Смит, мой друг и профессор из Лоуренса, штат Канзас, зажег во мне священный огонь поиска истины, и я буду жить с этим до самой смерти. Ты не должна думать, что я не беспокоюсь о тебе. Беспокоюсь всем сердцем. Ты – замечательная женщина. Ты моя женщина – и сердцем, и душой, и телом. Но моя работа зовёт меня, и я должен уйти.

– Я всегда это чувствовала, – тихо произнесла Молли. – Всегда чувствовала, что ты не останешься здесь и никогда не возьмёшь меня замуж. Я понимаю тебя. Надеюсь, когда-нибудь ты удовлетворишь свои амбиции и обретёшь своё счастье. Впрочем, без любви счастья не бывает. Я не могу в это поверить. Но ведь я – всего лишь девочка. Если ты когда-нибудь решишь вернуться, прежде напиши мне об этом. Боюсь, сердце моё не перенесёт неожиданную встречу.

Глава VIII. Как я познакомился с Фрудом, завоевал свое место в Лондоне и бросил писать стихи!

С тех пор, как закончились мои студенческие годы, Лондон неудержимо притягивал меня. Не знаю, почему, но столица Великобритании произвела на меня гораздо большее впечатление, чем Нью-Йорк. Впрочем, я искренне опасался возвращения малярии в случае моего приезда в Штаты. Зато у меня было рекомендательное письмо Карлайла к Фруду[112]. Почему бы не представиться этому уважаемому джентльмену? И что из этого выйдет?

Мое мальчишеское решение делать каждую работу от всего сердца всё ещё было неизменным, и я верил в свою победоносную силу. А посему мне не составляло особого труда с легкостью открыть «устрицу» успеха в Лондоне, как ранее я это сделал в Нью-Йорке.

* * *

Я переехал из Парижа в Лондон, снял номер в отеле «Гросвенор»[113] и на следующее утро поехал в Онслоу-Гарденс

[114]. Там мне сообщили, что мистер Фруд проводит лето в Салкомбе в Южном Девоне и в Лондон вернётся только осенью. Я попросил дать мне его почтовый адрес. Слуга пригласил меня в комнаты, принес писчую бумагу. Обстановка жилища, картины в гостиной и в холле демонстрировали обеспеченный комфорт и утонченный вкус хозяина. Здесь я нашел подтверждение словам Эмерсона: «Судьба англичанина по-прежнему лучшая в мире».

Сорок лет, прошедшие с тех пор, и особенно великая война, изменили все это. Жизнь в Нью-Йорке сегодня кажется более роскошной, чем в Лондоне, хотя всё ещё уступает и во вкусе, и в утонченности хозяев.

Но в те годы сам Лондон многое рассказал мне об англичанах. Он огромен и нет предела его энергии. Он пышет здоровьем, несмотря на его ужасный климат. Он хорошо осушен и чист. Но он никогда не был возвышенным. Достаточно вспомнить Ист-Энд, какой он подлый, грубый и пресмыкающийся. Узкие улочки и захламленные лачуги.

Иное дело Вест-Энд – то уютный, то претенциозный, то чопорно вульгарный, одетый в лепнину, как в сукно. Но там есть густо усеянные травой поляны парков и открытые пространства, где можно хотя бы мельком отдохнуть на природе. Там есть благородные дома со сказочными остроконечными шпилями или смелые, авангардные для своего времени, мосты.

Хуже всего то, что у города нет никакого плана, никакой общей идеи, направляющей его неутомимую жизнь. Так строят бобры, а не люди – фабрики и прочие производства натыканы повсеместно. А это угнетает дух. Дым и грязь характерны для Лондона, там нет благородного идеала: «давайте все будем жить в тумане, пока мы хорошо едим и спокойно спим». С другой стороны, здесь нет лишнего шума: Лондон – самый тихий из городов, а способы передвижения по городу превосходны и дешевы. Индустрия его эффективна, хотя и не художественна.

После большого пожара Рен[115] составил план нового центра Лондона. Грандиозный собор, расположенный в удобном месте и открытый Темзе, должен был стать центром ансамбля. Три больших бульвара начинаются к западу от собора Св. Павла и идут параллельно реке. Каждый шириной в 150 футов рядом с собором, они сужаются по мере погружения в глубину города, каждые полмили или около того должна была стоять приходская церковь в центре небольшого сквера каждая. Набережная, Стрэнд и Оксфорд-стрит предполагалось расстраивать по особым высокохудожественным проектам… Да не тут-то было!

Хозяева города предпочитали строить так, как строили их отцы – без плана или художественных замыслов. И вот он, плачевный результат: узкие извилистые улочки в центре города. В сердце столицы – ни мысли, ни души. Лондон – самая ничтожная из великих столиц, разве что за единственным исключением – Берлин еще уродливей. Да, если бы англичане исполнили замысел Рена, Лондон легко мог бы стать самым красивым городом мира.