Моя жизнь. Встречи с Есениным

— Если бы я приехала в эту страну как большой финансист за займом, мне был бы оказан великолепный прием, но так как я приехала как признанная артистка, меня направили на «Остров слез» в качестве опасного человека и опасного революционера. Я не анархист и не большевик. Мой муж и я являемся революционерами, какими были все художники, заслуживающие этого звания. Каждый художник должен быть революционером, чтобы оставить свой след в мире сегодняшнего дня.

Эти ее слова были напечатаны в газетах наутро после отплытия Дункан и Есенина от берегов Америки.

А Есенин писал в «Известиях»:

«…Сила железобетона, громада зданий стиснули мозг американца и сузили его зрение. Нравы американцев напоминают незабвенные гоголевской памяти нравы Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Как у последних не было города лучше Полтавы, так и у первых нет лучше и культурнее страны, чем Америка.

— Слушайте, — говорил мне один американец, — я знаю Европу. Не спорьте со мной. Я изъездил всю Грецию, я видел Парфенон. Но все это для меня не ново. Знаете ли, что в штате Теннесси у нас есть Парфенон гораздо новее и лучше?

От таких слов смеяться и плакать хочется. Эти слова замечательно характеризуют Америку во всем, что составляет ее культуру внутреннюю!..»

13 февраля одна из вечерних парижских газет напечатала заметку:

«Сегодня «Марди-Гра» («Марди-Гра» — «жирный вторник», масленица) была расстроена по двум причинам: первая — шел дождь, а вторая — исчезновение Айседоры Дункан. Ее поклонники надеялись, что ее приезд окажется светлым серебряным лучом в этом проклятии дождя, который на два дня окутал столицу Франции. Однако после своей высадки с «Джорджа Вашингтона» в Шербурге она укрылась где-то отшельником во Франции…»

Но Дункан и Есенин были уже в Париже.

В Париже Есенин много работал над сборником «Исповедь хулигана» (он вышел в переводе Ф. Элленсона и М. Милославской) и даже занимался английским.

Но его уже давно тянуло на Родину.

В Париже Есенин писал про «низенький» «родительский дом»:

Я любил этот дом деревянный,В бревнах теплилась грозная морщь,

Наша печь как-то дико и странноЗавывала в дождливую ночь.

И еще:

Только ближе к родимому краюМне б хотелось теперь повернуть.

А вскоре Айседора почувствовала себя больной.

Вызванная телеграммой из Лондона, Дести перевезла ее в отель «Резервуар» в Версале. Нервное напряжение во время турне по Америке, возмущение назойливостью и беспардонностью журналистов, раздувающих и раскрашивающих каждый шаг Есенина, каждый инцидент, связанный с его именем и именем Айседоры, — все это сказалось в Париже.

Айседора, окончательно разболевшаяся, решила послать Жанну сопровождать Есенина до Берлина, где у него оставались друзья и где было советское полпредство, которого во Франции еще не было. Все свои вещи она отправила с ним, надеясь выехать в Берлин, как только поправится, но температура все подымалась. Айседора совсем не могла спать… Ведь Есенин вынужденно покинул Францию.

А из Берлина сыпались телеграммы от Есенина. Наконец пришла такая:

«Изадора браунинг дарлинг Сергей любишь моя дарлинг скурри скурри».

Никто не понял бы эту телеграмму, текст которой приняли на берлинском почтамте, очевидно, за частный шифр.

Но Айседора быстро расшифровала одной ей понятный «код»: «Изадора! Браунинг убьет твоего дарлинг (дорогого) Сергея. Если любишь меня, моя дарлинг, приезжай скорей, скорей».

Заложив за 60 тысяч франков три принадлежащие ей картины Эжена Каррьера, ценность которых была во много раз выше, она выехала в Берлин.

Внезапный отъезд Есенина, разумеется, стал лакомой пищей для парижских газет, и потому последнее время Айседора категорически отказывалась принимать корреспондентов. Накануне назначенного отъезда она, поднимаясь со своим другом Мерфи в лифте к себе в номер, заметила притаившегося в углу кабины корреспондента. Продолжая разговаривать с Мерфи, она назвала его Сергеем, сделав знак Мерфи, чтобы тот принял участие в розыгрыше. Корреспондент навострил уши.

— Мисс Дункан, — обратился он к Дункан, понимающе и доверительно улыбаясь, — вы не откажетесь теперь признать, что Есенин все еще в Париже?

— Нет, нет! — с деланным испугом стала отрицать Айседора.

Корреспондент настаивал.

Айседора умолила журналиста зайти к ней переговорить и затолкнула Мерфи в ванную, шепнув ему, чтобы он изобразил какой-нибудь громоподобный шум.

Убеждая корреспондента в том, насколько ужасным оказалось бы появление в печати сообщения о пребывании Есенина в Париже, она с опаской поглядывала на ванную. Айседора цепко держала корреспондента за руку, когда грянул гром из ванной, но тот, клятвенно пообещав не рассказывать о происшедшем ни слова, вырвался и в страхе выбежал из номера.

— Я отомстила всем им за все их нелепые писания обо мне и Есенине! — кричала Айседора, задыхаясь от смеха.

Наутро корреспондент упивался сенсационным разоблачением, но через пару часов сел в лужу.