Молчаливая слушательница

Гвен жила теми вечерами, когда Марк спал, а Джордж уходил (это случалось почти ежедневно) на собрание какого-нибудь комитета, – тогда никто не мешал ей хлопотать по дому или заниматься флористикой. Проводя вечера дома, Джордж в спальне упражнялся в игре на гитаре. Еще во времена ухаживаний Гвен говорила ему о своей любимой песне «Ты мой солнечный свет»[18], и теперь Джордж всегда играл ее первой, а часто и последней тоже. Холодными вечерами он упражнялся в кухне у огня или они вместе слушали радио, и Гвен беззвучно молилась о том, чтобы Марк не проснулся и не расстроил Джорджа.

Каждый понедельник она приезжала с Марком к Арнольду еще до открытия, и они разбирались с финансами. Хотя большинство клиентов уже звонили прямо на ферму, Арнольд по-прежнему не снимал объявления и временами принимал заказы, за которые она продолжала отсчитывать десять процентов. Однажды он предложил, чтобы Гвен просто платила ему фиксированную сумму.

– Я тебе больше не нужен, Гвен, и нечестно мне брать десять процентов, я ведь только передаю сообщения. К тому же люди, приходя сюда сделать цветочный заказ, обязательно покупают что-нибудь и у меня, так что я внакладе не остаюсь.

В конце первой недели этого нового соглашения Гвен забыла рассказать о нем Джорджу, и тот записал в счетную книгу не фиксированную сумму для Арнольда, а обычные десять процентов. Когда муж потребовал заработок, который высчитал по книге, Гвен его отдала, а позже тихонько ахнула при виде лишних денег в коробке для наличности.

Удивительно, но через неделю Гвен забыла вновь. И еще через одну – тоже.

Впрочем, она не забыла купить кое-что сверх списка: некоторые мелочи, необходимые растущему малышу, и новый тюбик дорогого тонального крема, который так хорошо скрывал синяки.

Глава 42

Джой и Рут

Декабрь 1960 года

Наутро после побега хорьков – и после того, как отец крикнул: «В комнату!» – мама отправила Джой на пруд за двадцатью пятью кувшинками для венков. Велела ей «обернуться быстренько» и ни в коем случае не измять цветы. Марк был в хлеву, менял вентиляторный ремень в насосной, а отец чинил забор в дальней части фермы. Он прихватил с собой бутерброды и термос с чаем, собираясь вернуться лишь во второй половине дня.

Морщась от боли, Джой медленно брела к пруду и простукивала землю впереди себя мотыгой, распугивая змей. Она понимала, что никогда и никому не сможет рассказать о произошедшем вчера вечером. И всегда будет злиться на себя за глупость.

Хорошо, что из-за Рождества изучение Библии на этой неделе отменили. Джой не сумела бы высидеть в автобусе долгую поездку в город. Или взглянуть на Фелисити и не расплакаться.

Хотя идти было больно, Джой радовалась походу на пруд в одиночестве – впервые в жизни, – потому что ее рыданий никто не слышал.

Когда она доставала мотыгу из шкафа на заднем крыльце, мама предупредила:

– Не вздумай заходить на отмель. Там…

– Знаю, – кивнула Джой с несчастным видом и повторила слова отца: – Фут глубины на первый фут ширины, а дальше пятьдесят футов глубины навечно.

Вернувшись, она вытерла мотыгу, убрала ее в шкаф и занесла кувшинки маме в мастерскую. Затем выстирала в старом котле свои простыни и пижаму, испачканные кровью, пропустила их через отжимной пресс и развесила на веревке. Было стыдно и страшно.

Страшно, как никогда. Впредь она будет осторожнее. Постоянно. Намного осторожнее, чем вчера, с хорьками. А еще надо стать умной. Очень умной и очень осторожной.

Обед прошел в относительном спокойствии, ведь отец ел бутерброды где-то далеко-далеко. Джой немного расслабилась.

Помогла маме опутать листья камелии проволокой и закрепить их к каркасам венков. Похороны были «удачными», а потому им следовало подготовить сорок три каркаса и навязать сто двадцать девять белых бантов из жесткой ленты. Тогда завтра утром маме останется лишь прикрепить к каждому венку цветы и приколоть банты. Во время работы корчащиеся в животе угри и боль в теле напоминали Джой о том, что она должна быть умной и осторожной – постоянно.

Она услышала, как в дом вошел отец, бросил что-то в корыто. Отрубил голову очередной Рут, поняла Джой, ведь сегодня вечером у них запеченная курица.

Наконец каркасы и банты были сложены в стопки у стены. Мама сказала – пора готовить чай.

Пока она ощипывала в прачечной мертвую Рут, Джой чистила и резала картофель с морковью – их запекут на противне вместе с курицей. Мама вернулась в кухню, и Джой без напоминания понесла потроха курам.

Во дворе Марк оторвался от мытья фургона, помахал ей мыльной тряпкой. Джой чуть приподняла руку и нерешительно махнула в ответ – она заметила позади Марка отца: он полировал топор, которым недавно отрубил голову Рут.

Возвращаясь по растрескавшейся цементной дорожке уже с пустым ведром, Джой увидела Марка внутри фургона: брат мыл стены кузова. Отец являлся большим поборником Чистоты, которая, как известно, залог Праведности.