Молчание Апостола

Полицейский, пересилив себя, подошел к одному из трупов. Перекрестившись, приподнял мертвецу голову, осмотрел шею. Потом прошелся внимательным взглядом по мясу, от плеч до поясницы. Выпрямившись, хмуро посмотрел на священника.

– Геронда…

– Да, Никос.

– А ведь ран иных – кроме содранной кожи – нет.

– Я, Никос, и по рукам, в землю впившимся, понял. Не сопротивлялись они. И живыми были, когда их…

Попадопулос закрыл рот ладонью и сглотнул, сдерживая подкатывающую к горлу рвоту.

– Живьем освежевали… Да ведь и кролик биться-дергаться до последнего стал бы. Ты что-нибудь подобное видел, геронда?

Отец Иоанн тяжело вздохнул:

– Сын мой, того, что я в своей жизни долгой и грешной видел, тебе и слышать не надобно, и не дай Бог даже во сне увидеть.

* * *

Полутора часами ранее

Когда толчки прекратились, уже рассветало. Утихла и невиданная на Патмосе снежная буря. Никос встал с кровати и, набросив теплый халат, пошел по комнатам, включая свет, чтобы посмотреть, каких бед наделало землетрясение в доме. На кухне, бросив взгляд на кучу битой посуды, вылетевшей из буфета, он посмотрел на стену и ахнул. По диагонали всей кухонной стены змеилась трещина, от пола до потолка. Это в его-то доме, сложенном из камня еще прадедом, сложенном на совесть, где блок к блоку подогнан был так, что и ножа между ними не вставить… Эхе-хе… Вот тебе и выходной, Никос Попадопулос. Работы на сегодня – и если только на сегодня – будет невпроворот. Еще ведь и снаружи дом осмотреть надо.

Он принялся было натягивать резиновые сапоги, но тут на кухне зазвонил телефон. Никос в полунадетых сапогах проковылял на кухню и снял трубку:

– Астиномос[2] Попадопулос слушает.

Голос в трубке удивленно крякнул.

– Астиномос? Я-то думал, что на Патмосе один астиномос, и это я.

– Виноват, начальник. Антипастиномос[3] Попадопулос у телефона!

– Да ладно, Никос, шучу я. Знаю, что тебя на твоем холме все астиномосом величают.

Пауза.

– А теперь: срочно шагай к храму Пещеры Апокалипсиса. Рация, диктофон, фотоаппарат. Пистолет – но это на всякий случай.

– А что стряслось, начальник?

– Вот это ты мне и расскажешь. Но, похоже, стряслось.

– Хоть что-то известно?

– Звонок был в участок. Кто звонил, откуда звонили – неясно. Дария передала, что звонившая женщина словно в бреду повторяла: «апостолы, мироносицы, мертвы, все мертвы, ищите черных, здесь, в Лондоне, в Риме, повсюду, это они, они…» Так что давай, посмотри, что там.

– Уже иду.

Надевая форму, он сунул в кобуру пистолет. Стефания всполошилась:

– А это зачем? Никогда ты его с собой не брал.

Разозленный испорченным выходным, покраснев от натуги (пояс удалось застегнуть с третьей попытки), Никос огрызнулся:

– Тебе отчет в письменной форме нужен, или на слово поверишь, что начальство велело?

Распахнув дверь, Попадопулос шагнул за порог – и замер. Вся поверхность холма была покрыта мокрым снегом. Ноги сразу заскользили по мокрой тающей жиже. Никос в сердцах сплюнул и стал осторожно спускаться по тысяче раз хоженной, сейчас скрытой под снегом тропе.

Пройдя чуть менее километра, он уже в деталях мог видеть храм Пещеры Апокалипсиса и одинокую фигуру настоятеля, отца Иоанна. Впрочем… не совсем, точнее, совсем не одинокую.

На мокром снегу, чуть выше храма, стояло несколько альпинистских палаток, вокруг которых лежали люди. Не отрывая от них взгляда и уже не боясь поскользнуться, Никос побежал. Но и на бегу он видел, что люди раздеты до пояса, а их голые спины словно покрыты красными полотенцами. Когда до группы лежащих людей оставалось метров двадцать, Никос вспотел. И вовсе не от бега. А от того, что увидел и понял: то, что ему показалось красными полотенцами, было обнаженными человеческими мышцами, с которых была содрана кожа.

* * *

– Как убивали их, геронда, может, что видел или слышал хотя бы?

– Что можно было увидеть-услышать? Из окошка кельи ночью на расстоянии руки уже ничего не рассмотреть. А дело ведь ночью и было.

Никос посмотрел на куполообразные альпинистские палатки. Изрезанные, с рассеченными бортами и пологами, следы от тел, которые тащили по снегу (или жертвы ползли сами?). Однако… палатки, спальники. Трое или четверо так и лежали с ногами в спальных мешках. Запаслись снаряжением. Значит, предполагали, что, может, придется вот так заночевать. Но какая же нужда по зиме сюда являться? Никогда Попадопулос здесь паломников зимой не видывал.

Да еще разбитая, расколотая икона – почему? И что это значило бы?

– А… это? – он указал рукой на обломки иконы.

– Ты же знаешь, Никос, храм я всегда закрываю, келью нет. Но храм – всегда. Может, подумал, окно выставили? Да нет, все окна на месте, значит, воры замок отомкнуть умудрились – я бы и не услышал. Ты ночью кроме грохота землетрясения, воя ветра, раскатов грома что что-нибудь расслышать мог?

Никос сдвинул фуражку на затылок и тыльной стороной ладони вытер пот со лба.

– Так что думаешь, отец Иоанн? Кто они были?

– Кто «они»? Эти? – настоятель сделал жест рукой в сторону лежащих тел. – Или те, кто их жизни лишил?

– Убийцы.