«Но что же тогда играет?» – удивленно подумала Сабрина и тут же отыскала ответ на свой вопрос. Источником заунывной мелодии оказался бордовый граммофон с треснувшим рогом. Пластинка крутилась, но у нее кусок был отломан – игла подчас сползала с нее и царапала подложку, после чего снова вгрызалась в пластинку, как нищий ребенок в заплесневелую краюху.
«Что же здесь произошло? Ураган? Землетрясение? Нападение?»
Только один человек мог рассказать…
Хозяин уличного театра обнаружился тут же – он сидел (или, точнее, валялся) на горе одновременно промокших и подпаленных костюмов. Колени его торчали в стороны, как у дохлого насекомого, а длинные-предлинные ноги попирали сорванный плакат с витиеватой надписью:
И все же менее пугающим Талли Брекенбок не казался. Вот этот шут, в отличие от своих посыльных, прекрасно был похож на шута. Его лицо скрывалось под растрескавшимся белым гримом, на губах и до самых ушей расползалась в широкую отталкивающую улыбку чернота, глаза тонули в двух залитых тушью колодцах. Отсветы костра плясали на лысине, отчего создавалось впечатление, будто голова хозяина балагана плавится.
Брекенбока и самого не миновала судьба его театра: рубашка с широкими рукавами, но узкими, как кандалы, манжетами и жилетка, одна половина которой была белой, а другая – черной, перепачкались в грязи, крови и копоти, алый бархатный галстук-бабочка висел на одной тесемке. Черно-белый колпак с двумя хвостами хозяин балагана надел на одну из коленок и, очевидно, использовал его (собственное колено в колпаке) в качестве собеседника. Не то, чтобы хозяин балагана не был безумен, но в данный момент он еще и был отчаянно пьян.
Талли Брекенбок держал в каждой руке по бутылке вина
– Сэр! – взволнованно воскликнул Гуффин, подкатив тележку к хозяину балагана и стащив мешок с плеча на землю. – Что здесь стряслось?!
Сейчас шут в зеленом пальто предстал перед Сабриной в новом свете: покорном и почтительном – он был похож на таракана, завидевшего башмак.
– О! – воскликнул нетрезвым голосом хозяин балагана. – Кого принесла к нам нелегкая на ночь глядя! Предшественник остывших ужинов, полуночных кошмаров и мокрых простыней! Сами его шутовская светлость и бродяжья церемонность Манера Улыбаться!
– Да, это я, сэр, – подтвердил очевидное Гуффин, все еще недоуменно оглядывая останки балаганчика.
– Где потерял Пустое Место?
– Трагичный несчастный случай, сэр, – вставил заготовленный ответ Гуффин, покосившись на мешок. – Пустого Места с нами больше нет: упал и умер. Ничего странного – такое сплошь и рядом бывает.
– Печально… Он мне не нравился меньше других. Было в нем что-то…
– Глупое?
– Искреннее.
– Сэр, забудьте о бестолковом Пустом Месте! Расскажите, что здесь случилось!
– Ненавижу синий цвет! Просто терпеть его не могу! – прорычал Талли Брекенбок, после чего, не в силах справиться с охватившей его трагическую душу драмой, приложился сперва к одной бутылке, а затем сразу к другой.
Гуффин все понял:
– Полиция.
Талли Брекенбок скривился от этого слова так сильно, что его лицо вдруг словно бы превратилось в картонку с чернильными пятнами в кабинете какого-нибудь доктора-психиатра.
– Фейд… нет! Шейд? Тоже нет. А, рейд! – сказал он. – Облава, в общем. Почему ты явился так поздно?
– Трамвай поехал не туда – какая-то поломка где-то.
Брекенбок залился судорожным кашлем. Сплюнув черную слюну в костер, он наделил подчиненного пристальным колючим взглядом.
– В общем, тебе повезло! Вернись ты на трамвае вовремя, тоже попал бы в сети!
– Вот ведь удача так удача! – согласился Гуффин. – Но как было дело, сэр? Расскажите мне все!
Хозяин балагана отпил из бутылок, булькая, прополоснул рот вином, проглотил и трагично начал:
– С третьим звонком нагрянули. Со стороны моста Ржавых Скрепок заявился фургон, набитый злющими фликами. Я ничего не успел сделать: флики выскочили из фургона и тут же разбежались по всему балагану, как блохи с дохлой собаки. А потом они начали хватать наших и крушить все, что под руку подворачивалось.
– И что, никого не осталось?
– Кроме меня? Где-то поблизости еще прячутся мадам Шмыга, Проныра и Заплата. Ну и Бульдог Джим отправился поискать, где бы украсть для меня ужин.
– А как же остальные?!