Молитва для адмирала

Костя потерял счет времени. Все было как в тумане: блондинка у стойки допила кофе, рассчиталась и пропала; официантка принесла счет, хотя Костя его не просил. Лобби-бар быстро освобождался от посетителей, и вскоре Аблокатов остался единственным клиентом, не считая, конечно, Гриши, его сотрапезника и их новых друзей. Костя кое-как справился с бумажником, вытащив купюру, кинул ее на стол. Затем надел пальто, взял новый портфель, предварительно убрав туда планшетник и бумажник, и медленно направился к выходу. И тут, как будто увидев это, один из мужчин в камуфляже почти бегом направился к нему, и Аблокатов, вновь окаменев от страха, прислонился к стене рядом с дверью на улицу. Динамо-машина, перестав заботиться о собственном имидже, крутилась внутри него, изрыгая уже не слова, а просто междометия и комбинации матерных слов. Как будто группировка «Ленинград» решила провести концерт не в «Ледовом», а внутри головенки Кости.

Мужчина, приблизившись к Аблокатову на расстояние вытянутой руки, сверкнул из прорези маски черными глазами и пробасил куда менее вежливо, чем официантка:

– Ну чего ты застрял? Выходи! Закрываемся! Не видишь, что ли? Оперативные мероприятия.

– Вижу, вижу, – пробормотал пересохшим ртом Костя и выскользнул на улицу, успев в последний раз посмотреть на советника. И Гриша, и его друг одновременно повернулись к выходу, как будто почувствовав Костин взгляд, и Аблокатов увидел картину настолько удивительную, что потом еще долго вспоминал ее. Глаза мужчины, с которым встречался советник, были абсолютно стеклянными от страха. Такая же паника, как у Кости, а может быть, помноженная на два или на три, вгрызлась в его сознание. Взгляд же Лазаревича не выражал ничего, кроме полнейшего спокойствия и уверенности. Он улыбнулся Аблокатову, поймав его взгляд, и подмигнул, как будто рядом происходила репетиция сценки из КВН.

Костя выскочил на улицу, и мужчина в камуфляже мгновенно запер дверь. Брякнула СМС.

«Костя, давай сваливать, пятничка-таки?» – написала Ольга. Продолжила мысль, как и любила, следующим сообщением: «Ко мне. Потом в „Акапулько“. Потом к тебе. Как план?»

«Солнышко, я домой, – написал он в ответ. – Нехорошо мне».

И, приняв парочку грустных смайликов, поехал на юго-запад.

* * *

– Ты с Аллой поговорил? – Бронникова стрельнула глазками на Витю, а потом вновь опустила взгляд вниз, на чашку с глясе.

– Да, конечно, – улыбнулся Смолин, рассматривая ее красивые длинные пальцы с едва заметным маникюром.

– И что решил?

– Ты знаешь, о чем шла речь?

– Конечно. Алла – моя подруга.

– Ну вот, никакой интриги…

– Да уж, – улыбнулась Аня.

– Ничего. Я пока ничего не хочу решать. Хочу насладиться временем, проведенным с тобой.

Бронникова вновь подняла на него взгляд и спросила с напускной серьезностью:

– Как же это вас так вштырило-то, а? Молодой человек?

– Сам в шоке.

– Давно я такого не слышала… «Насладиться временем, проведенным с тобой…» У вас в Питере все так разговаривают?

– Да, – ответил Смолин, – все.

– Надо съездить… Давно не была. Считай со студенчества.

– Так поехали.

– Куда? – испугалась Аня.

– В Питер. С нами. Конец октября – я, может, успею прыгнуть на заочку в Герцена. Тем более мне твоя Алла Николаевна телефончик какой-то дала. А у нас все решается телефончиками да звоночками. По городу полазим, вспомнишь студенчество. А потом вернемся.

– Решил все-таки… – улыбнулась Аня, поглядывая на подоконник. Там в любезно предоставленной персоналом кафетерия вазе стояли разлапистые лилии.

– А чего тут решать? Мне еще никогда так… – Смолин задумался на секунду, подбирая правильное слово (первое, что влетело на язык, было матерным). – Так хорошо не было. Никогда.

Бронникова рассмеялась:

– И ведь нет предела совершенству!

Рассмеялся и Смолин:

– И это мне говорит человек, у которого на телефоне мелодия Саймона…

– Да чего ты к ним прицепился? Хорошие ребята!

– Ну да… – не без доли иронии, но все-таки согласился Смолин.

– Слушай, я сейчас с тобой никуда не поеду. Не хочу. Да и Киселева не отпустит.

Она поглядела в окно, на улицу Розы Люксембург, сквозь вазу с цветами и сквозь стекло, забрызганное каплями недавнего дождя, а когда повернулась обратно к Вите и посмотрела в его глаза, увидела в них невообразимую грусть. И добавила:

– А ты возвращайся скорей. И если вернешься – у нас будет второе свидание. Обещаю. А второе свидание – это ведь гораздо серьезнее, чем первое. Если ты, конечно, понимаешь, о чем я…

Грусть в глазах Вити сменилась радостью, однако он, стараясь соблюдать приличия, произнес невозмутимо, прищурившись, как Клинт Иствуд:

– Конечно, детка. Я все понимаю. Даже больше, чем тебе кажется.

Анна хихикнула:

– И пожалуйста, Витенька, сделай что-нибудь со своей прической! Смени имидж! А?

Смолин, который обычно болезненно воспринимал упреки относительно внешности, тут почему-то, наоборот, обрадовался такому вниманию, но опять постарался скрыть это под маской легкой иронии.

– Ничего не имеешь против каре? – невозмутимо поинтересовался он, делая глоток кофе. Бронникова серьезно согласилась:

– Да хотя бы и каре. Но лучше – под Котовского.