Молитва нейрохирурга

Неопределенность была настолько мучительной, что на мгновение я перестал следить за монитором. Я знал, что ничего не могу сделать и остается только молиться. И я молился. Я повернулся к стене, вперился в нее взглядом, и моя душа кричала: «Господи, Ты должен ей помочь! Не дай ей умереть! Пожалуйста! Нам нужна Твоя помощь! Мы ничего не можем!»

И доктор Томпсон, и резидент-нейрохирург оцепенели. Как раз перед тем, как состояние Анет начало меняться, они наложили на дырку в черепе кальциевую пасту, а теперь застыли, решив, как и я, что спустя минуту у девочки остановится сердце и нужно будет давить ей на грудь, пытаясь спасти. У трехлетнего ребенка сил – кот наплакал. Ее свободное падение должен был кто-то остановить.

Сердце превратилось в комок пульсирующей боли. Как я выйду в приемную? Как буду говорить ее родным – моим друзьям, – что их дочь умерла у меня на столе? У меня оставалось только одно утешение: Бог все равно меня не оставит.

Анестезиолог рычал на техников и сестер и раздавал приказы направо и налево. Доктор Томпсон и я бессильно переглядывались. Отчаянно и страшно скулили сирены, пока их не вырубил анестезиолог, а потом мы в жуткой тишине уставились на мониторы, глядя, как сменяются цифры.

Анестезиолог рывком распахивал ящики и все искал флаконы; стекло звенело, как ветряные колокольчики. Найдя нужный, он перевернул его, всадил шприц и воткнул иглу в капельницу. Этот препарат должен был запустить сердце – увеличить частоту сокращений и давление крови. Анестезиолог открыл капельницу на полную, чтобы залить еще больше препарата в организм Анет, – но если девочка уже умирала, то все это было бесполезно.

60.. 50… 40…

Пора реанимировать. Я уже хотел шагнуть к столу – и цифры замерли.

40.. 40… 40…

– Стабильно, – выдохнул анестезиолог. – Нет, растет… Оно растет…

Я не мог в это поверить. Цифры изменились снова – но теперь они возрастали.

40… 50… 50… 50… 60…

Мы снова ожили – и две минуты не сводили глаз с растущих показателей Анет. Что бы ни вызвало кризис, сейчас он миновал.

Доктор Томпсон и резидент-нейрохирург снова стали заделывать череп. Мы не знали, что случилось, но понимали: нужно завершить все, пока гром не грянул снова.

«Господи, благодарю Тебя, – прошептал я в глубоком волнении. – Благодарю Тебя».

Я благодарил непрестанно, пока шла операция. Через полчаса они закрыли дыру кальциевой пастой и зашили кожу. Теперь оставалось ждать, пока Анет очнется.

Она просыпалась так медленно, что мы начали беспокоиться, не поврежден ли мозг. Только через час сестры сказали, что девочка шевелит руками и ногами, и первый раз за день я ощутил, как с плеч рухнула гора, – а потом вышел к ее родителям.

– У нас был кризис, – сказал я. – Почему, мы так и не поняли. Но движения не нарушены, а значит, ствол мозга невредим, и слава богу. Может, мы никогда не узнаем, что произошло – особенно если учесть, сколь сложной была операция. Но главное, что теперь она в порядке.

Они вздохнули, обнялись и схватили меня за руки.

Анет осталась в больнице еще на два дня, а когда вернулась домой, занялась тем же, чем раньше – гуляла на ходунках и училась говорить. Несмотря на кризис, операция прошла хорошо, и я очень надеялся, что больше проходить подобного ей не придется.

* * *

Нейрохирургия, как и жизнь, полна сюрпризов. Ни один хирург, даже великий мастер, не может спасти других в одиночку. На этой операции, невероятно тяжелой по накалу, мне снова напомнили, что их исходы – да и вся наша жизнь – в руках Божиих. Бог хочет присутствовать во всем, – чем бы мы ни занимались. Молитва о больных, а равно с ней и молитва вместе с больными, преобразили мое дело и мой мир. Риск казался огромным, – но был ничтожен по сравнению с тем, что я обрел. Как яркое солнце пронзает туман, так луч надежды, дарованной Богом, озаряет наши самые темные дни. Я узнал это сам. И если мы станем искать Бога, мы найдем Его²², – и путь к Нему будет поразителен.

Послесловие

Молитва возносится ради больных, а не ради врача. Конечно, можно благословить и врачей, и сотрудников больницы, – но прежде всего молитва несет благо больному.

В молитве, как и в хирургии, можно совершить великое благо, – но и нанести огромный ущерб. Я не прошу молиться вместе с каждым. Если люди отказываются от молитвы, она ничем не поможет и ничего не даст. Нет ни одного «рецепта» молитвы, – по крайней мере мне они неизвестны. Могу сказать лишь одно: нужно чувствовать и даже предвидеть, когда молитву воспримут как благословение. Давить и настаивать на своем, если дело касается веры, нельзя ни в коем случае.

В то же время предложение помощи, медицинской ли, духовной ли, и внимание к тому, как эту помощь воспримет больной, – это я называю участием. А вот умалчивание о том, что может помочь, – это проявление равнодушия. И именно поэтому я верю, что молитва – одна из высших форм доброты, какую я только могу проявить к своим пациентам.