— Так вот, мы снимали сериал на «Мосфильме», — сказал Черевикин спокойно, будто ничего не произошло. — И там была сцена, где одна известная актриса должна была показаться в обнаженном виде. Сзади только, разумеется. Эта сцена была обставлена многими условиями — чтобы никаких посторонних, чтобы все было ограждено и никто, кроме оператора и ее партнера, а им был ваш покорный слуга, ничего не видел. Все условия выполнили. Я лежу на кровати, она входит, сбрасывает шелковый пеньюар, под которым никакого белья, разумеется, нет, отшвыривает его в сторону… прямо на софит. А тот уже раскалился добела. И пеньюар вспыхивает!
— Очень интересная ситуация, — усмехнулась Елена.
— Да. Возникает паника, наша народная выскакивает голышом из-за ограждений, которые соорудили по ее же требованию, мечется и кричит, что мы все горим. А оператор, не будь дурак, все это снимает.
— И во всех ракурсах?
— Именно. Естественно, она потребовала потом, чтобы всю пленку уничтожили, так и было сделано. Но самое интересное в том, что на «черном» рынке вскоре появились в продаже кассеты с этим материалом. И продавались они раз в десять лучше, чем с нашим сериалом.
— А что тут удивительного? — спросила Елена.
Подумала про себя: уж не считает ли он, что увидеть звезду голышом и ей интересно? Нет. В данный момент ее абсолютно не интересуют никакие сексуальные отношения. Просто не хочется, и все.
— Я тоже так подумал. Лена, позвольте пригласить вас в ресторан?
После недолгих колебаний Елена согласно кивнула:
— Вечером. А сейчас вернемся в отель, я что-то устала.
— Время сиесты. Хорошо, я вечером постучусь в ваш номер. Но если после отдыха пойдете на пляж, я буду ждать вас и там.
— Видно будет.
Елена и вправду хотела отдохнуть, а потом у нее было чем заняться после отдыха. Себя приводить в порядок, в пляжный, курортный порядок, который значительно отличался от семейного порядка. А она помчалась в Сочи, совсем забыв об этом серьезном различии.
Глава 15
— Ты что, Андрей, совсем сдурел? — говорил Пустовой. — Это же твое дело, ты все организовал, все построил как надо, людей нужных взял. Завод работает как часы. А ты хочешь его бросить?
— Иван Тимофеевич, плесните еще чуток.
Они сидели на просторной двенадцатиметровой кухне, пили водку и закусывали вареной колбасой. Сергиенко до этого уже изрядно выпил, и теперь Пустовой не знал, что делать. Хотел выпить, поговорить с Андреем, но какой разговор, если он уже серьезно пьян?
— Андрей, перестань дурака валять. Ничего хорошего от твоего, так сказать, демарша не выйдет. Ну чего ты добиваешься, можешь мне объяснить?
— Могу, Иван Тимофеевич. Я не хочу на нее работать, не хочу работать там, где она хозяйка. Это что, возбраняется?
— Дурацкое решение, абсолютно дурацкое. Ты пойми, что не на нее работаешь, а на себя. Ты все сделал, все организовал, это твое! А теперь хочешь бросить?
— А теперь хочу.
— Ну, Андрей!..
Сергиенко чокнулся с рюмкой Пустового, стоящей на столе, выпил, бросил в рот кусок колбасы.
— Иван Тимофеевич, вы много сделали для нас. Знаете, я вас не просто уважаю, а люблю, как третьего отца… вторым был Дмитрий Петрович, хороший человек… Вы правильно все сделали, поставили на нужного человека, и он полностью… оправдал. А я тут при чем? Ну, сделал, организовал. Но если бы наши йогурты и сырки всякие хреновы никто не покупал, кем бы мы были? Никем. И зачем все эти разговоры? Мы, технари, никто теперь. Они, менеджеры, все решают. А мы?
Так-то оно так, Пустовой понимал это, но не хотел мириться с тем, что они, технари, совсем уж ни при чем.
— Ты вспомни, сколько раз это хваленое немецкое оборудование давало сбои! — сердито сказал он. — И ты решал эти проблемы быстро и качественно. А если б не решил? Такие убытки случились бы, что кранты всем этим сыркам и йогуртам.
— Да плевать мне на них! — махнул рукой Сергиенко.
— Дурак ты, Андрей, ох, дурак. Ну поехала она в Сочи, ну… погуляет там. И что? Ты не гулял на сторону?
Сергиенко криво усмехнулся, по новой наполнил свою рюмку, поднял ее.
— Мы же казаки, Иван Тимофеевич. А кто такие казаки? Люди, которые никогда не знали крепостного права. Свободные люди, понимаете? Я хочу быть свободным, и все дела.
— Теперь другие времена, — пробурчал Пустовой.
Он тоже был казаком, но свободным себя никогда не чувствовал. Что при Советской власти, что теперь — всегда нужно было приспосабливаться, приноравливаться, учитывать настроения руководящих, так сказать, товарищей. Пустовой выпил свою рюмку, встал из-за стола.
— Андрей, мой тебе совет — выходи завтра на работу, хватит дурью маяться. Это все, что могу сказать тебе.
— Спасибо, Иван Тимофеевич, — еле слышно пробормотал Сергиенко.