Молодая гвардия

Александр Федорович был старый донецкий шахтер, чудесный плотник. Еще молодым парнем, выходцем из Тамбовской губернии, он начал ходить на шахты на заработки. И в глубоких недрах донецкой земли, в самых страшных осыпях и ползунах, немало закрепил выработок его чудесный топорик, который в руках у него поклевывал, играл и пел, как золотой петушок. С юных лет работая в вечной сырости, Александр Федорович нажил свирепый ревматизм, вышел на пенсию и стал сторожем в тресте и работал сторожем так, как будто он по-прежнему был плотником.

- Клавка, собирайся, матери помоги! - взревел Ковалев, тыльной стороной грязной плотной ладони смахивая пот со лба под задранным козырьком кепки. А, Ваня! - безразлично сказал он, увидев Земнухова. - Видал, что делается? Он яростно покачал головой, но тут же схватился руками за узел, который нес перед собой Александр Федорович, и помог взвалить на машину. Действительно, можно сказать, дожили, - продолжал он, отдышиваясь. - Ах, сволочь! - и лицо его перекосилось от особенно гулкого раската той страшной бочки, что, как сумасшедшая, весело покатывалась по горизонту. - А ты что же, не едешь, или как? Как он у тебя, Александр Федорович?

Александр Федорович, не ответив и не взглянув на сына, пошел за новым узлом: он и боялся за сына и был недоволен им за то, что сын еще несколько дней тому назад не уехал в Саратов, вдогонку за ворошиловградскими юридическими курсами, где Ваня учился этим летом.

Клава, услышав слова отца, сделала Ване таинственный знак глазами, и даже тронула за рукав, и уже сама хотела что-то сказать отцу. Но Ваня опередил ее.

- Нет, - сказал он, - я не могу ехать сейчас. Я должен еще достать подводу Володе Осьмухину, он лежит после операции аппендицита.

Отец Клавы свистнул.

- Достанешь ее! - сказал он одновременно насмешливо и трагически.

- А кроме того, я не один, - избегая взгляда Клавы, с вдруг побелевшими губами сказал Ваня. - У меня товарищ, Жора Арутюнянц, мы тут вместе с ним крутились и дали слово, что пойдем вместе пешком, когда все кончим.

Теперь путь к отступлению был отрезан, и Ваня посмотрел на Клаву, темные глаза которой заволоклись туманом.

- Вот как! - сказал Ковалев с полным безразличием к Ване, к Жоре Арутюнянцу и к их уговору. - Значит, прощай пока, - и он шагнул к Ване и, вздрогнув от орудийного залпа, протянул ему свою потную широкую ладонь.

- Вы на Каменск поедете или на Лихую? - спросил Ваня очень басистым голосом.

- На Каменск?! Немцы вот-вот возьмут Каменск! - взревел Ковалев. - На Лихую, только на Лихую! На Белокалитвенскую, через Донец - и лови нас...

Что-то тихо треснуло и зазвенело над их головами, и сверху посыпался мусор.

Они подняли головы и увидели, что это распахнулось окно на втором этаже, в комнате, где помещался плановый отдел треста, и в окно высунулась толстая, лысоватая, малиновая голова, с лица и шеи которой буквально ручьями катился пот, - казалось, он сейчас начнет капать на людей под окном.

- Да разве ж вы не уехали, товарищ Стаценко? - удивился Ковалев, признав в этой голове начальника отдела.

- Нет, я разбираю здесь бумаги, чтобы не осталось немцам чего-нибудь важного, - очень тихо и вежливо, как всегда, сказал Стаценко грудным низким голосом.

- Вот-то удача вам, скажи на милость! - воскликнул Ковалев. - Ведь мы же минут через десяток уехали бы!

- А вы езжайте, я найду, как выбраться, - скромно сказал Стаценко. Скажи-ка, Ковалев, не знаешь, чья это вон машина стоит?

Ковалев, его дочь, Ваня Земнухов и работник на машине повернули головы в сторону "газика".

Женщина в "газике" мгновенно переменила положение, подавшись вперед, чтобы ее не было видно в отверстие в дверце.

- Да он вас не возьмет, товарищ Стаценко, у него своей хворобы хватит! - воскликнул Ковалев.

Он так же, как и Стаценко, знал, что в этом домике с прошлой осени живет работник обкома партии Иван Федорович Проценко, живет один, снимая комнату у чужих людей: жена его работала в Ворошиловграде.

- А мне и не нужно его милости, - сказал Стаценко и посмотрел на Ковалева маленькими красными глазками застарелого любителя выпить.

Ковалев вдруг смутился и быстро покосился на работника на машине, - не понял ли тот слов Стаценко в том нехорошем смысле, в каком они были высказаны.

- Я, в простоте душевной, полагал, что они уже все давным-давно удрали, а вдруг гляжу - машина, вот я и подумал, что бы это за машина? - с добродушной улыбкой пояснил Стаценко.

Некоторое время они еще поглядели на "газик".

- Выходит, еще не все уехали, - сказал Ковалев, помрачнев.

- Ах, Ковалев, Ковалев! - сказал Стаценко грустным голосом. - Нельзя быть таким правоверным - больше, чем сам римский папа, - сказал он, перевирая поговорку, которой Ковалев и вовсе не знал.

- Я, товарищ Стаценко, человек небольшой, - хрипло сказал Ковалев, выпрямившись и глядя не вверх, на окно, а на работника на машине, - я человек небольшой и не понимаю ваши намеки...

- Что ж ты на меня-то серчаешь? Я ж тебе ничего такого не сказал... Счастливого пути, Ковалев! Вряд ли увидимся уже до самого Саратова, - сказал Стаценко, и окно наверху захлопнулось.