«Молодая Гвардия» (Первая редакция, 1945 г)

- Это я понимаю, - уклончиво сказал «нелюдим», - да ведь здесь порядок, что я должен заявить о вас в полицию, а ежели вы не надолго, так лучше так обойтись. Потому я скажу вам прямо, Иван Федорович, что я вас сразу узнал, ведь вы у нас сколько на заводе бывали, неровен час узнает вас и недобрый человек… Нет, жинка правильно говорила Ивану Федоровичу всегда, что он родился в сорочке.

Рано утром другого дня Маша, сходившая по явке, привела к Ивану Федоровичу незнакомого человека, который, к великому изумлению Ивана Федоровича и Маши, приветствовал «нелюдима» так, как будто они только вчера расстались. От этого человека Иван Федорович узнал, что «нелюдим» был из своих людей, оставленных в подполье.

От этого же человека Иван Федорович впервые узнал, как далеко залез немец в глубь страны: это были дни, когда завязывалась великая сталинградская битва.

Все ближайшие дни Иван Федорович был занят восстановлением порванных связей - по городу и по всей области.

И в разгар этой деятельности тот самый человек, через которого Иван Федорович проник в организацию, привел к нему Любку-артистку.

Любка, как и большинство жителей Краснодона, не знала подлинных обстоятельств гибели заключенных краснодонской тюрьмы. На запросы родных в немецкой жандармерии и в полиции отвечали, что заключенных вывезли в Ворошиловград, но по прежнему опыту все предполагали, что заключенных вывезли куда-нибудь в Верхнедуванную рощу и там расстреляли.

Некоторое время Иван Федорович сидел мрачный, не в силах говорить. Жалко, мучительно жалко было ему Матвея Костиевича. «Такой добрый казак був!» думал он. Внезапно ему пришла в голову мысль о жене: «Как-то она там, одна…»

- Да… - сказал он, - Тяжкое подполье! Такого тяжкого ще не було на свити… - И он зашагал по комнате и заговорил с Любкой так, как если бы говорил сам с собой. - Сравнивают наше подполье с подпольем при той интервенции, при белых, а какое может быть сравнение? Тогда все лучшие силы народа были при своем месте - на шахте, на заводе, на селе, а у нас все наиболее сознательные, деятельные, организованные - на фронте, в эвакуации, - остались разрозненные, самые неискушенные люди. Они б готовы все сделать, чтобы прогнать немца, да не знают, как, а нас, людей, кто знает, нас тут маловато. А сила террора у этих катов такая, что беляки - дети перед ними, - эти губят людей миллионами… Но есть у них одно слабое место, такое, как ни у кого: они - глупые, тупые, все делают по указке, по расписанию, живут и действуют среди народа нашего в полной темноте, ничего не понимая… Вот что надо использовать! - сказал он, остановившись против Любки, и снова зашагал из угла в угол. - Надо это народу объяснить, чтобы он научился их обманывать и не боялся их. Народ надо подбодрить, организовать,- он сам даст из себя силы, Наши люди должны не в лес прятаться, - мы, чорт побери, живем в Донбассе! - а итти на шахты, на села, даже в немецкие учреждения - на биржу, в управу, в дирекционы, сельские комендатуры, в полицию, даже в гестапо. Разложить все и вся диверсией, саботажем, беспощадным террором изнутри!… Маленькие группки из местных жителей - рабочих, селян, молодежи, человек по пять, но повсюду, во всех порах… Неправда! Заляскает у нас немец зубами от страха! - сказал он с таким мстительным чувством, что оно передалось и Любке, и ей стало трудно дышать. - Тебя как звать? - спросил он, снова остановившись против нее. - Вон оно как, - то ж не дило: така гарна дивчина не может быть Любка, а Люба! - И веселая искорка скакнула у него в глазу.- Ну, кажи, що тоби треба?

С мгновенной яркостью Любка представила себе, как они стояли, семеро, в комнате, построившись в шеренгу, и низкие темные тучи бежали за окном, и каждый, кто выходил перед строем, бледнел, и голос, произносивший клятву, подымался до высокой звенящей ноты, чтобы скрыть благоговейное дрожание, и текст клятвы, написанный Олегом и Ваней Земнуховым и утвержденный ими всеми, в этот момент вдруг отделился от них и встал над ними, более суровый и непоколебимый, чем закон. Любка вспомнила это, и от волнения, вновь ее охватившего, ее лицо стало белым, и на нем с необыкновенной силой выразительности выступили голубые детские глаза с жестоким стальным отливом.

- Нам нужны совет и помощь, - сказала она.

- Кому вам?

- Молодой гвардии… У нас командиром Иван Туркенич, он лейтенант Красной Армии, попал в окружение из-за ранения. Комиссар - Олег Кошевой, из учеников школы имени Горького. Сейчас нас человек тридцать, принявших клятву на верность… Организованы по пятеркам, как раз как вы говорили, - Олег так предложил…

- Молодец ваш Олег!…

Иван Федорович с необычайным оживлением присел к столу, посадил Любку против себя и попросил, чтобы она назвала всех членов штаба и охарактеризовала каждого из них.

Когда Любка дошла до Стаховича, Иван Федорович опустил уголки бровей.

- Обожди, - сказал он и тронул ее за руку. - Як его зовут?

- Евгений.

- Он был с вами все время или пришел откуда?

Любка рассказала, как Стахович появился в Краснодоне и что он говорит о себе.