Читаем Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба советской молодежи) полностью

Через недeлю послe этого разговора, по случаю какого-то революцiоннаго праздника у нас, в Трудкоммунe, состоялся торжественный митинг. В верхней залe мельницы были собраны коммунары и гости. С рeчами выступали представители всяких организацiй: Горкома, Горисполкома, Наробраза и, конечно, отдeла ГПУ. Говорилось о "перековкe", воспитанiи, исправленiи, о том, что труд в СССР "дeло чести, дeло славы, дeло доблести и геройства". Были призывы "поднять производительность труда", под испытанным руководством дзержинцев-чекистов идти вперед к свeтлому будущему коммунизма, исправлять ошибки "стараго проклятаго прошлаго", ну и прочее.

В едва освeщенном залe сидeло около тысячи безпризорников и воров и по привычкe молчаливо слушало рeчи. Потом жидко спeли "Интернацiонал" и стали расходиться.

Гостей усадили на повозки, и лошади тронулись. Я направился в каптерку посмотрeть на раскладку продуктов на слeдующiй день. Насчет арифметики коммунары были слабы...

Минут через 10 откуда-то донеслись крики. Потом в комнату вбeжал "Баран".

-- Т. Солоневич, идите туда... Убили кого-то...

Невдалекe, у конюшни собралась кучка ребят. Когда я подбeгал к ней, там чиркнула спичка, и до моего слуха донеслись слова:

-- Ага... Одним гадом меньше!...

-- Вот это правильно!

-- Собакe собачья смерть!...

При моем приближенiи нeсколько ребят нырнули в темноту. Остальные разступились, но узнав меня, опять надвинулись тeсной стeной. Внизу на землe лежал и придушенно хрипeл какой-то человeк.

-- Кто это? -- спросил я.

Из кучки коммунаров мрачно и тихо отвeтили:

-- Комендант...

Вдали послышались новые голоса. С электрическими фонариками бeжали охранники. 383

-- Эй, разойдитесь... Кто тут?

Часть безпризорников беззвучно растаяла в темнотe. Остальные отодвинулись, словно отступили за стeну мрака, окружавшую освeщенное фонариками тeло.

-- А это кто?... Ах, это вы, Солоневич!.. Кого тут угробили?

-- Коменданта...

Раздались испуганныя восклицанiя. Двое охранников побeжали к Начальнику Коммуны, старому заслуженному чекисту, получившему этот пост "за выслугу лeт".

С оставшимися двумя мы перевернули коменданта на спину. Он был еще жив. На смертельно блeдном лицe с широко открытыми глазами судорожно пробeгали гримасы боли и злобы. На сжатых губах выступали пузырьки кровавой пeны. В боку торчала рукоятка глубоко всаженнаго финскаго ножа.

Раненый глухо стонал и пытался что-то сказать, но с его губ срывалось только невнятное бормотанiе.

-- Вот, пущай начальник придет, -- тихо сказал охранник. -- Он еще, может, сумeет сказать, кто это его саданул... И наган обрeзали, сволочи...

Я стоял на колeнях около раненаго, и в мозгу со страшной ясностью и быстротой мелькали догадки... Почему-то сразу вспомнилось напряженное, полное ненависти лицо Черви-Козыря, его разсказы о комендантe, его "неоконченное дeльце"... Потом мой взор упал на рукоятку ножа. Нож торчал как раз под седьмым ребром... и в п р а в о й половинe груди. Как раз так мог бы ударить только лeвша...

И в памяти молнiей пронеслась картина, как недавно у стога Черви-Козырь л e в о й рукой зажигал спичку...

Раненый опять забормотал. Охранники освeтили его лицо. Комендант почти беззвучно шевелил губами. Видно было, что он хочет что-то сказать. Порой слоги вырывались почти ясно.

У парадных дверей дома послышался шум, и появился свeт больших фонарей. Охранники поднялись для встрeчи начальства, и я с раненым остались в тeни. Надо было помeшать ему говорить...

Незамeтным движенiем я взялся за рукоятку глубоко всаженнаго ножа и потянул его из раны. 384

Мнe казалось, что я вижу, как освободились, прижатые сталью ножа, разрeзанные кровеносные сосуды, как из зiяющих отверстiй ключем стала бить горячая кровь, как стремительным потоком стала она заполнять полость легких, как в предсмертном томленiи бeшенно застучало сердце, как судорожно сжались мускулы груди в тщетной попыткe глотнуть свeжаго воздуха в наполненныя кровью легкiя...

Дыханiе раненаго превратилось в хрип и свист. Потом в горлe что-то забулькало...

Когда над комендантом склонился Начальник Коммуны, глаза раненаго были вытаращены в тщетных усилiях вздохнуть, а по лицу изо рта текли тонкiя струйки пузырящейся крови.

-- Геллер! -- вскрикнул Начальник. -- Кто это тебя? А?

Комендант судорожно дернул головой, но вмeсто слов из его раскрывшагося рта вылилась широкая струя крови.

-- Ну, тут дeло чисто сработано! -- спокойно сказал, поднимаясь, старый чекист. -- Вот сволочи! Видать, всю финку вогнали. Ладно... Попомним!..

Коменданта понесли в дом.

-- Вы ему, т. Солоневич, перевязку сдeлайте. А я пока в отдeл позвоню...

Цeна чекистской головы

В тот же день начались массовые аресты. Болeе сотни коммунаров было посажено в подвал городского ГПУ. Десятеро из них не вернулись... На языкe чекистов это называлось "актом классовой мести"...

Как я потом узнал, Черви-Козырь в этот вечер и ночь оффицiально был "на комарах". В теченiе слeдующих дней он старательно избeгал меня и, только когда я украдкой сунул ему бутылку с лаком, он многозначительно и крeпко пожал мнe руку.

"Летучiй голландец"

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих казней
100 великих казней

В широком смысле казнь является высшей мерой наказания. Казни могли быть как относительно легкими, когда жертва умирала мгновенно, так и мучительными, рассчитанными на долгие страдания. Во все века казни были самым надежным средством подавления и террора. Правда, известны примеры, когда пришедшие к власти милосердные правители на протяжении долгих лет не казнили преступников.Часто казни превращались в своего рода зрелища, собиравшие толпы зрителей. На этих кровавых спектаклях важна была буквально каждая деталь: происхождение преступника, его былые заслуги, тяжесть вины и т.д.О самых знаменитых казнях в истории человечества рассказывает очередная книга серии.

Елена Н Авадяева , Елена Николаевна Авадяева , Леонид Иванович Зданович , Леонид И Зданович

Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии / История
100 знаменитых чудес света
100 знаменитых чудес света

Еще во времена античности появилось описание семи древних сооружений: египетских пирамид; «висячих садов» Семирамиды; храма Артемиды в Эфесе; статуи Зевса Олимпийского; Мавзолея в Галикарнасе; Колосса на острове Родос и маяка на острове Форос, — которые и были названы чудесами света. Время шло, менялись взгляды и вкусы людей, и уже другие сооружения причислялись к чудесам света: «падающая башня» в Пизе, Кельнский собор и многие другие. Даже в ХIХ, ХХ и ХХI веке список продолжал расширяться: теперь чудесами света называют Суэцкий и Панамский каналы, Эйфелеву башню, здание Сиднейской оперы и туннель под Ла-Маншем. О 100 самых знаменитых чудесах света мы и расскажем читателю.

Анна Эдуардовна Ермановская

Документальная литература / История / Прочая документальная литература / Образование и наука / Документальное
Медвежатник
Медвежатник

Алая роза и записка с пожеланием удачного сыска — вот и все, что извлекают из очередного взломанного сейфа московские сыщики. Медвежатник дерзок, изобретателен и неуловим. Генерал Аристов — сам сыщик от бога — пустил по его следу своих лучших агентов. Но взломщик легко уходит из хитроумных ловушек и продолжает «щелкать» сейфы как орешки. Наконец удача улабнулась сыщикам: арестована и помещена в тюрьму возлюбленная и сообщница медвежатника. Генерал понимает, что в конце концов тюрьма — это огромный сейф. Вот здесь и будут ждать взломщика его люди.

Евгений Евгеньевич Сухов , Евгений Николаевич Кукаркин , Евгений Сухов , Елена Михайловна Шевченко , Мария Станиславовна Пастухова , Николай Николаевич Шпанов

Приключения / Боевик / Детективы / Классический детектив / Криминальный детектив / История / Боевики
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное