Однако совершенной действительности в этом новом так же мало, как и в новорожденном младенце; и существенно не упускать этого из виду. Первое выступление есть лишь его непосредственность или его понятие. Как здание не готово, когда заложен его фундамент, так достигнутое понятие целого не есть само целое. Там, где мы желаем видеть дуб с его могучим стволом, с его разросшимися ветвями, с массой его листвы, мы выражаем неудовольствие, когда вместо него нам показывают желудь. Так /и наука, венец некоторого мира духа, не завершается в своем начале. Начало нового духа есть продукт далеко простирающегося переворота многообразных форм образования, оно достигается чрезвычайно извилистым путем и ценой столь же многократного напряжения и усилия. Это начало есть целое, которое возвратилось в себя из временной последовательности, как и из своего пространственного протяжения, оно есть образовавшееся простое понятие этого целого. Действительность же этого простого целого состоит в том, что упомянутые формообразования, превратившиеся в моменты, снова, но в своей новой стихии развиваются во вновь приобретенном смысле и формируются.
В то время как первое явление нового мира, с одной стороны, есть лишь свернувшееся в свою простоту целое или его общее основание, для сознания, напротив того, еще не потеряно воспоминание о богатстве предшествующего наличного бытия. Во вновь появляющемся образовании оно не находит раскрытия и различения содержания; но еще в меньшей мере оно находит то развито формы, благодаря которому с несомненностью определяются различия, и в их прочные отношения вносится порядок. Без этого развития наука лишена общепонятности и кажется находящейся в эзотерическом владении нескольких отдельных лиц;- в эзотерическом владении: ибо она имеется налицо всего лишь в своем понятии или налицо имеется лишь ее "внутреннее"; — нескольких отдельных лиц: ибо ее неразработанность делает ее наличное бытие единичным. Лишь то, что вполне определено, есть в то же время экзотерическое, понятное и годное для того, чтобы быть изученным и стать достоянием каждого"[10]
.Необходимо еще раз повторить — здесь невозможно изложить даже кратко все последующее развитие философии Гегеля. Для наших целей вполне достаточно привести его ясные и выразительные слова из предисловия к "Философии права" (1820) об отношении философии к своему времени, которые противоречат его же трактовке, данной в предисловии к "Феноменологии".
В то время как в "Феноменологии" философия понимается пак путеводитель к совершенно новому миру, позднее он дает совершенно противоположную трактовку отношения своей философии к современности, исходя из тех же самых общеметодологических оснований: "Сделаем еще одно замечание относительно поучения, каким мир должен быть; мы добавим к вышесказанному, что, помимо всего прочего, философия всегда приходит для такого поучения слишком поздно. В качестве мысли о мире она появляется лишь тогда, когда действительность закончила свой процесс образования и завершила себя. Этому учит понятие, и история также необходимо показывает нам, что лишь в пору зрелости действительности идеальное выступает наряду с реальным и строит для себя в образе интеллектуального царства тот же самый мир, лишь постигнутый в своей субстанции. Когда философия начинает рисовать своей серой краской по серому, это показывает, что некоторая форма жизни постарела, и своим серым по серому философия может не омолодить, а лишь понять ее; сова Минервы начинает свой полет лишь с наступлением
сумерек"[11]
.Чрезвычайно выразительный язык, которым Гегель выражает свои мысли в обоих случаях, с большой остротой выявляет контраст между ними: утренняя заря там, сумерки здесь; начало новой эпохи мировой истории там, завершение определенного периода в развитии человечества здесь. Так как философия для Гегеля не представляет собой лишь выражение смены его настроений, то, как мы увидим, речь идет в обоих случаях о фундаментальном различии в философско-исторических взглядах на развитие нового времени, на историческое место современности.
Эта новая периодизация современной эпохи весьма просто объясняется и доказывается. Общая философско-историческая концепция не изменяется с иенского периода. Характеристика античности, как Греции, так и Рима, остается той же самой, что и в иенский период. То, что описание древности расширяется и обогащается большими главами о восточном мире, отнюдь не означает осуществление какого-то методологического поворота. Начало этого движения мы можем наблюдать уже во Франкфурте, и мы видим, что в "Феноменологии" восточным религиям посвящается большая глава. Точно так же остается неизменным то, что Гегель рассматривает средневековую историю чрезвычайно бегло. Ей придается большее значение лишь в эстетике и в философии религии, однако и там обнаруживается весьма сильная тенденция к тому, чтобы понять действительные всемирно-исторические ценности искусства как результат Ренессанса, преодоления средневековья в собственном смысле слова.